Роман «Воскресение. Замысел и сюжет создания романа Толстого «Воскресение Сочинение по литературе на тему: Персонажи романа Л. Н. Толстого “Воскресение”

Еще в конце 80-х годов Толстой написал первую редакцию будущего романа «Воскресение» (опубликован в «Ниве» в 1899 г. с цензурными изъятиями и за границей полностью), называвшуюся тогда «коневской повестью», так как в основе сюжета лежала действительная история, рассказанная Толстому известным юристом А.Ф. Кони. К завершению работы над романом он обратился в 1898 г., чтобы, вопреки объявленному отказу от вознаграждения за поздние произведения, получить гонорар и передать его духоборам (сектантам протестантского толка), переселявшимся из России в Канаду.

В новом романе Толстого прочно соединились социальная тематика и моралистическая тенденция. Сюжетный узел романа завязывается во время, казалось бы, случайной встречи на судебном заседании князя Нехлюдова и осужденной за отравление пьяного купца проститутки Масловой. В этой женщине Нехлюдов узнает когда-то соблазненную им и покинутую на произвол судьбы воспитанницу своих тетушек Катюшу.

У Катюши Масловой сложилась обычная для простой девушки, взятой в барский дом, судьба: ее выгнали, она опускалась все ниже и ниже, пока не стала продажной женщиной и не попала на скамью подсудимых. Из чистой и отзывчивой девушки, глубоко переживавшей свое падение и позор, она превратилась в человека, переставшего даже замечать противоестественность своего положения.

Князь Дмитрий Нехлюдов продолжает череду толстовских героев, знаменуя новый этап размышлений автора над миром и жизнью. В этом смысле герой автобиографичен так же, как и герои предшествующих произведений. Под влиянием встречи с Катюшей Нехлюдов внезапно, без всякой предшествующей подготовки, решает порвать со своим прошлым, искупить вину перед Катюшей, женившись на ней и посвятив ей свою жизнь. Условность ситуации «перелом-прозрение» в данном случае не проходит бесследно ни для развития образа героя, ни для романа в целом. Продолжая философскую связь с предшествующими романами, в «Воскресении» Толстой изображает заведомо преступившего нравственный закон человека, оставляя ему только один достойный путь: воскресение. Однако Нехлюдов пытается нравственно «воскреснуть» в толстовском духе: в его поведении с другими людьми просматриваются все большее и большее раздражение всем вокруг и гордое сознание единоличного владения истиной.

В основе сюжета - личные судьбы Нехлюдова и Масловой, но композиционно роман построен так, что сфера его действия все время расширяется за счет включения в повествование описания жизни в деревне, в Петербурге, в Сибири, противопоставления мира господ (Корчагины, Масленниковы, Шенбок, графиня Катерина Ивановна и др.) и народа. Стремление Нехлюдова изменить судьбу осужденной Катюши ставит его в исключительное положение между двумя резко противопоставленными друг другу в романе мирами: арестованные, каторжные, несчастные и барский, бюрократический мир, определяющий вместе с правительством все условия жизни государства. В отличие от прежних романов Толстого, романов «широкого дыхания», отражавших картину мира во всем объеме, в новом романе не остается места никакой другой России, кроме той, что выведена на страницах романа. В «Воскресении» предстает безрадостная картина жизни, строящейся на всеобщей лживости, бессмысленной деятельности одних и каторжных муках других. Если верить роману, никаких светлых сторон жизни не существовало. Все светлое было подавлено, замучено, обмануто или заключено в тюрьму. В этом контексте очень важное значение и почти символический смысл приобретала сцена суда, помещенная не в конце, а в начале романа и превращающая Нехлюдова из судящего в подсудимого.

Искажение реальной картины мира сочетается в романе с непревзойденным мастерством Толстого - художника, создавшего произведение, насыщенное социальным содержанием, опирающегося на документализм и отличающегося огромной обличительной силой. Столкновения Нехлюдова с разными представителями привилегированных слоев общества приводят его к отрицанию экономического, общественного и государственного устройства, а Толстому позволяют поставить в романе острейшие социальные вопросы эпохи: бедность и бесправие крестьянства, бедственное положение простого городского населения, эффективность деятельности государственного аппарата, несправедливость общественного устройства жизни.

Роман «Воскресение» принято считать одним из величайших творений Толстого, но это одно из самых сложных его произведений и одно из сложнейших явлений русской классической литературы. Это своеобразный документ, отражающий состояние самого писателя и его видение мира в этот период. На страницах романа всюду присутствует сам Толстой, но в роли сурового моралиста, высказывающего по каждому поводу свои замечания и часто придающего тем самым произведению публицистическое звучание.

Обычно жанр «Воскресения» определяется прежде всего как новый тип социального романа, в чем есть большая доля справедливости. Новаторский характер этого жанра обусловлен религиозно-моралистическим содержанием романа. Главные герои, по мысли автора, должны были обрести свое нравственное «воскресение». У Нехлюдова это путь нравственного самосовершенствования, завершающийся чтением Евангелия, понятого в духе Толстого. В статье «Что такое религия и в чем сущность ее?» писатель дал свое определение: «Истинная религия есть такое согласное с разумом и знаниями человека установленное им отношение к окружающей его бесконечной жизни, которое связывает его жизнь с этой бесконечностью и руководит его поступками». В русле такого понимания религии действует и герой Толстого. От этого рассудочного отношения к религии происходило у Толстого и отторжение религиозной догматики, что в романе вылилось в создание прямо кощунственной по своему смыслу сцены богослужения, которая, в числе прочих, и была запрещена цензурой.

«Воскресения» Катюши Масловой в религиозно-нравственном плане практически не происходит: она лишь как бы распрямляется к концу романа, отказавшись от брака с Нехлюдовым и обретя спокойствие, примирившись с жизнью под влиянием своих новых друзей - революционеров. Толстой считал революционеров заблуждающимися людьми, но в романе изобразил их с большой симпатией. Призывая к ненасилию, к братской любви, он предпочел не заметить «нелюбовной» деятельности новых учителей Катюши Марии Павловны, Симонсона и других, приведшей их в тюрьму.

Соединяя в одном произведении религиозно-моралистическое и остросоциальное содержание, Толстой не мог не впасть в явные противоречия. Жанр социального романа требовал беспощадного обличения и анализа причин сложившейся ситуации. Религиозно-духовный или религиозноморалистический роман по природе своей ориентирован на показ не сущего, а «должного», чего вообще вряд ли возможно достичь в рамках реалистической литературы. Толстой попытался совместить несовместимое в рамках своего понимания жизни.

С появлением романа непосредственно связано важнейшее событие в жизни Толстого. В 1901 г. было опубликовано определение Святейшего Синода об отпадении Льва Толстого, находящегося «в прельщении гордого ума своего», от Церкви, констатировавшее факт еретического заблуждения писателя и предупреждавшее об опасности такого пути. Вопреки широко распространившемуся и утвердившемуся мнению, Толстого не отлучали от Церкви с положенным преданием анафеме.

В последние годы жизни писатель создал еще несколько ярких художественных произведений, написанных в «старой манере»: рассказы «За что?», «После бала», ряд неоконченных повестей, например, «Посмертные записки старца Федора Кузмича» и другие, среди которых выделяется и имеет значение своего рода художественного завещания повесть «Хаджи-Мурат» (1896-1904). Ее сюжет возвращал писателя к годам юности на Кавказе, рассказывая о событиях кавказской войны и одном из сподвижников Шамиля Хаджи-Мурате. Действующими лицами повести стали многие исторические деятели той поры, в том числе сатирически изображенные император Николай I и наместник Кавказа Воронцов. Но центральное место в повести принадлежит главному герою, чьи поступки неоднозначны, а характер сложен и соединяет в себе смелость, чувство собственного достоинства, добродушие, гордость и непосредственность с мстительностью и жестокостью. Самым главным качеством Хаджи-Мурата Толстому видится его удивительная жизнестойкость, о которой писателю напомнил случайно встреченный на пути «раздавленный репей среди вспаханного поля». Этот образ имеет в повести символическое значение, предваряя и завершая повествование о судьбе героя и превращая повесть в своеобразную притчу, истолковывающую образ, данный в ее начале. Столь же значима и другая особенность поэтики повести - использование горского фольклора. Горские песни всякий раз предвосхищают самые драматические эпизоды жизни Хаджи-Мурата и превращаются в повести в своеобразный повторяющийся композиционный прием.

Художественное творчество Толстого в поздний период не было однородным, рассчитанным только на интеллигентного читателя. Самым заветным желанием Толстого было желание писать так, чтобы его понимал «50-летний, хорошо грамотный крестьянин». В позднем творчестве представлен целый ряд произведений, предназначенных для так называемого народного читателя. В 1884 г. по инициативе Толстого и при содействии его единомышленников и последователей было основано издательство «Посредник», целью которого стало распространение среди народа достойных его книг художественного и научного содержания. Для этого издательства предназначался цикл народных рассказов, являющихся лучшими образцами произведений Толстого для народа.

Отдельные отличительные черты народных рассказов и их художественный метод в целом сложились под влиянием традиций «народной литературы». Толстой создавал не стилизацию под древнюю литературу и фольклор, а совмещал прямой способ изображения действительности (картины реальной жизни современного ему крестьянства) с показом идеального мира, идеальных отношений и «должного». В некоторых рассказах преобладают фольклорные мотивы («Работник Емельян и пустой барабан», «Сказка об Иване-дураке...»), другие восходят к литературным истокам («Где любовь, там и Бог», «Чем люди живы»), третьи являют как бы синтез тех и других начал («Крестник»).

Ориентация на «народную литературу» сказалась в характерном отборе сюжетов, восходящих к древним литературным источникам («Два брата и золото», «Два старика»), в подчеркнутом дидактизме, определяющем и общий пафос произведений и особенность авторской позиции, в традиционной функции «демонических» персонажей, в особенностях языка и приемах цитирования евангельских текстов, в лаконизме рассказов. Толстой прибегает к изображению фантастических эпизодов и ситуаций, видений, чудес. Поэтика народных рассказов резко отличается от всего предшествующего художественного творчества писателя отсутствием психологически тонкого изображения внутреннего мира героев, которые здесь характеризуются через свои поступки и действия. При обилии обращений к древним литературным традициям и фольклору в литературе того времени (Лесков, Гаршин, Короленко, Салтыков-Щедрин и др.) толстовские рассказы были явлением уникальным, так как писателю удалось создать оригинальный и самостоятельный жанр.

«Великие реформы» Александра II - важный шаг на пути к либеральному характеру развития России, ее прогрессу и процветанию. В 1864 г. правительство императора проводит судебную реформу, которая должна была сделать суд России открытым, гласным, состязательным. Вводился суд присяжных заседателей, утверждалась презумпция невиновности. Гражданственность и демократия стали целью политики правительства. В эти изменения вошли как передовые черты новой судебной системы России второй половины XIX в. Однако Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой, великие русские писатели и философы, имели иной взгляд на либеральные преобразования и дали свою оценку социально-политических последствий судебной реформы.

Роман «Воскресение» Л. Н. Толстого и публицистические очерки Ф. М. Достоевского содержат сюжеты необыкновенных историй жизни обычных людей, которые становились главными участниками судебных процессов. Сравнительный анализ работ дает ясное представление о сущности событий, происходящих в период социальнополитических нововведений. Классовый характер нового суда, его несправедливость для бедных людей подробно описал Л. Н. Толстой в романе «Воскресение». Это его последнее и самое не однозначное произведение, в котором нашли свое отражение конфликты веры, творчества и политики. В центре сюжета романа история простой женщины, Екатерины Масловой, обвиняемой в краже и убийстве, которые она не совершала. Л. Н. Толстой дает подробное описание обстановки в новом суде, где решается судьба героини. Перед читателем портрет председателя, адвоката, прокурора, присяжных - ключевых участников процесса: «В небольшой комнате присяжных было человек десять разного сорта людей»1 , - автор подчеркивает всесословность. «На всех был, - не-

смотря на то, что многих это оторвало от дела и что они говорили, что тяготятся этим, - на всех был отпечаток некоторого удовольствия сознания совершения общественного важного дела» 2 . Будто каждый пришел в суд, чтобы успокоить свою совесть и поддержать социальный статус, а не для того, чтобы искренне помочь. Таким образом, Толстой указывает на лицемерие и равнодушие присяжных к судьбам обвиняемых и пострадавших: «Как только присяжные уселись, председатель сказал им речь об их правах, обязанностях и ответственности… Все слушали с почтительным вниманием. Купец, распространяя вокруг себя запах вина и удерживая шумную отрыжку, на каждую фразу одобрительно кивал головою»3 . Л. Н. Толстой отмечает, что в новом суде вердикты не стали справедливее, зато речи выступающих наполнились нотами пафоса и удлинились. «И зачем это читать?

Только затягивают. Эти новые метлы не чище, а дольше метут» , - говорит один из членов заседания. «Войдя в совещательную комнату, присяжные, как и прежде, первым делом достали папиросы и стали курить» , - сидя в зале, как подчеркивает автор, присяжные испытывали «неестественность и фальшь» своего положения. Когда присяжные приступили к обсуждению дела Екатерины Масловой, выявился весь непрофессионализм участников и их пренебрежение ответственностью. Автор неоднократно подчеркивает, что при вынесении решения по делу обвиняемой, присяжные не утруждались в поисках справедливых фактов в защиту подсудимой. Все дело в том, что согласиться на обвинение прокурора было легче, чем идти против него. А все присяжные стремились к завершению процесса и освобождению от этой благотворительной деятельности. Интуитивно они понимали, что Маслова не виновна. При составлении своего решения, присяжными была упущена деталь, которая имела большое значение при вынесении приговора. Заседатели снимали обвинение с подсудимой в краже, подразумевая тем самым и невиновность в убийстве, для них эта связь была очевидна, но не для председателя суда. Таким образом, невиновному человеку было предъявлено наказание. Чтобы подать прошение, необходимо иметь деньги и связи.

Маслова, женщина незнатного происхождения, не могла позволить себе такую защиту. Однако благородная по своим помыслам, героиня Толстого, не смогла и позволить влюбленному в нее Нехлюдову, человеку высшего общества, исправить эту судейскую ошибку. Анализ романа «Воскресение» показывает, как новые реформы отразились на судьбах обычных людей. На страницах «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского последствия реформы судебной системы выступают в качестве одной из важных общественно-политических тем. Автор предпринял попытку описать новую судебную действительность глазами не профессионального юриста, не политика, а простого наблюдателя.

В статье «Среда» приводится пример того, как присяжные заседатели, наоборот, оправдывают виновного. Несмотря на то что судебная реформа должна была привести к росту гражданственности, пишет Достоевский, она становится источником проявления старой народной, чисто русской черты - «жалостливости». Смысл присяжных заседателей заключается в том, что они должны выражать мнение большинства, то есть фактически «возносить себя до целого мнения страны»6 . А русские присяжные жалостливо оправдывают настоящих преступников, будто это их личное дело, ссылаясь на состояние общественной «среды»: «Есть только подлое устройство среды, а преступлений нет вовсе» . Представляя несчастными настоящих преступников, присяжные делают несчастными мирных граждан, считает Достоевский.

Всему виной миф о, так называемых, «невыносимых условиях», которые вынуждают слабых духом людей совершать преступления. Писатель убежден, что безнаказанность приводит к упадку нравственности в обществе. Виновный должен пройти путь очищения, его пример должен стать показательным для других, а иначе «откуда у нас взяться гражданам-то?»8 - спрашивает автор. Проблему судопроизводства Достоевский продолжает рассматривать и в более поздних статьях «Дневника писателя» за 1876-1877 гг., описывая судебные процессы частных лиц. Это и дело Кронеберга, и суд над госпожой Каировой, и освобождение подсудимой Корниловой, а также дело семьи Джунковских, процесс, давший материал для романа «Братья Карамазовы». Здесь нелепость, несостоятельность судебной системы России выходят на передний план. Автор снова обращается к теме «заедающей среды», которая оправдывает безнравственное поведение. Родители, жены, мужья, дети становятся преступниками ввиду различного рода неблагоприятных условий: недостатка денег, внимания, признания, любви. Главными действующими лицами на суде становятся адвокаты. Достоевский видит проблему в том, что адвокаты талантливо убеждают публику и судей в невиновности своих подзащитных, призывают людей к жалости. Адвокат - это лишь набор риторических навыков, адвокату не важно, виновен его клиент или нет. Главное - «выбить слезу».

Достоевский раз за разом разочаровывается неискренностью судебных ораторов, которые защищают только частные интересы и не делают ничего для того, чтобы «мир в целом стал лучше». Новый суд - лишь сцена для демонстрации таланта «изворотливости», резюмирует автор. Кульминацией всех рассуждений Достоевского на тему судебного вопроса становится серия статей о семье Джунковских, в частности, «Фантастическая речь председателя суда». Автор начинает с того, что семья - это опора государства, от нее зависит облик страны. Современность Достоевский характеризует обилием «случайных семейств», в которых порвана связь с «отцовскими традициями», такая семья не дает новому поколению «добрых и святых начал». В такой «случайной семье» и зарождаются общественные болезни и преступления. В «Фантастической речи» писатель говорит о том, что избежавшие физического наказания преступники еще не свободны от терзаний совести.

И методом лечения общественных язв отнюдь не является состязательный суд, а искренние чувства: «Ищите же любви и копите любовь в сердцах ваших. Любовь столь всесильна, что перерождает и нас самих. Любовью лишь купим сердца детей наших, а не одним лишь естественным правом над ними». Только нравственный суд может стать совестью и наказанием преступников, этих слабых людей, раздраженных средой эгоистов, «позволивших себе принять слишком близко к сердцу свой неуспех»10. Описывая жизнь обычных людей, их проблемы и переживания, автор показывает последствия судебной реформы, намекая на то, что либеральные преобразования не способствуют улучшению общества.

Таким образом, и роман «Воскресение» Л. Н. Толстого, и «Дневник писателя» Ф. М. Достоевского расширяют представление о судебном вопросе в России второй половины XIX в. Разные тексты двух авторов показывают, что преступником может оказаться любой из участников процесса. Будь это простой человек из народа или член дворянского рода, оказавшись на скамье подсудимых, он получит такой приговор, который будет удобно составить и услышать людям, которые спешат домой, не принимают во внимание факты или просто испытывают жалость. Исходя из этого можно утверждать, что и Толстой, и Достоевский видят справедливую и функциональную судебную систему России в совсем других идеалах, далеких от западных. Отказ ли это от суда формального в пользу морально-нравственного?

Петракова Анна Владимировна (МГУ имени М. В. Ломоносова)

Ю. В. Прокопчук
ОПИСАНИЕ БОГОСЛУЖЕНИЯ
В РОМАНЕ Л. Н. ТОЛСТОГО «ВОСКРЕСЕНИЕ»: ПЕРЕКРЁСТОК МНЕНИЙ (2011)

Малотиражный сборник и статья, о которой еле вспомнил уже и сам её автор. Между тем -- тема "горячая", имеющая не одну научную актуальность, а тесно связанная с рядом сохраняющих своё влияние на сознание даже коллег-толстоведов недоразумений и даже намеренных фальсификаций.
С благословения автора -- делаю текст статьи чуть-чуть более доступным для всех интересующихся читателей. ]
__________
П ринято считать, что одним из поводов к отлучению Л. Н. Толстого от церкви в феврале 1901 года послужило описание богослужения в романе «Воскресение» (32, 134—139). Указание на это имеется в тексте синодального определения от 20—22 февраля 1901 г.: «...отвергает все таинства церкви и благодатное в них действие Святого Духа и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию» (1). Специально коснулся этого вопроса в «Ответе Синоду» и сам Толстой, обозначив своё понимание истинной и ложной сущности религии и глумления над верой: «То, что я не содрогнулся описать просто и объективно то, что священник делает для приготовлений этого, так называемого, таинства, то это совершенно справедливо; но то, что это, так называемое, таинство есть нечто священное и что описать его просто, как оно делается, есть кощунство, — это совершенно несправедливо. Кощунство не в том, чтобы назвать перегородку - перегородкой, а не иконостасом, и чашку — чашкой, а не потиром и т. п., а ужаснейшее, не перестающее, возмутительное кощунство — в том, что люди, пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации, — уверяют детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, тот будет здоров; во имя же кого умершего вынется такой кусочек, то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съел этот кусочек, в того войдёт сам бог» (34, 249—250).

Этим главам «Воскресения», равным образом как и критике церкви в романе, посвящено немало исследований. Представители церковного (православного) лагеря до сих пор единодушны в оценке описания богослужения как кощунственного, то есть сознательно задевающего и оскорбляющего чувства верующих. При этом оценки толстовскому творчеству даются весьма резкие: «Мать-Церковь Православная со слезами гнева любви отлучила великого богохульника Толстого в 1901 году за кощунственные 39 и 40 главы «Воскресения», а также и за другие его циничные кощунства», — писал И. М. Андреев (2). Архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской) писал о грубом духовном материализме, ужасающий пример которого дал Толстой в «Воскресении», думая, что передаёт учение церкви (3). «В 1899 году вышел в свет роман Л. Н. Толстого “Воскресение”, в котором Толстой превзошёл даже самого себя в нападках на церковь и кощунствах», — писал И. М. Концевич (4). Священник Г. Ореханов охарактеризовал эти главы как «небывалое глумление над православной верой» (5). По мнению А. В. Гулина евхаристия у Толстого подверглась «самому изощрённому поруганию» (6). Лишь немногие православные авторы обращали при этом внимание на толстовский метод «остранения» при описании богослужения. При этом общая оценка данных глав «Воскресения» не менялась. Так, например, М. М. Дунаев отмечал: «То, что давало особый эффект при описании житейской фальши (будь то театральный спектакль в “Войне и мире” или судебное заседание в “Воскресении”), оборачивается кощунственным глумлением, когда тот же приём применяется к сущности высшего уровня. Таково описание богослужения в тюремной церкви, данное в романе “Воскресение"» (7) Что характерно, практически все церковные авторы упорно не замечают социальные мотивы, звучащие в этих двух главах — неприятие Толстым насилия над людьми, жестокого обращения с заключёнными, его стремление подчеркнуть социальную составляющую учения Христа.

Советские исследователи-литературоведы рассматривали эти страницы романа в русле критического описания Толстым всех институтов современного ему общества, подчёркивая язвительную сатиру писателя и его стремление разоблачить лицемерие власть имущих и их идеологических прислужников (8). Похожие оценки встречались и в постсоветской литературе (9).

Позиция Толстого-писателя и мыслителя относительно церкви, её служителей и обрядов кажется вполне понятной. Неясно лишь, почему внимание церковных иерархов привлёк именно этот отрывок многотомного творчества Толстого — отрывок, полностью запрещённый цензурой и в официальных, широко распространённых на территории России изданиях отсутствующий. Как отмечал П. В. Басипский, «даже всезнающий Василий Розанов судил о “вялости” этой крамольной главы романа по слухам, не читав её. Что же говорить о подавляющем большинстве русских читателей, которые были знакомы с “Воскресением” только по публикации в самом популярном иллюстрированном журнале “Нива”, где никакой главы о литургии не было и в помине?» (10) Таким образом, мнение о том, что именно глава с описанием богослужения могла иметь большой общественный резонанс, можно оспорить. Эта глава распространялась в обществе нелегально, равным образом как и другие запрещённые толстовские сочинения, содержащие резкую критику церкви, и была доступна далеко не всем российским читателям. Следует отметить, что взгляды, выраженные там, получали отражение — причём неоднократно — и в более ранних толстовских произведениях (11).

При этом в романе «Воскресение» присутствует другое описание богослужения (пасхальная заутреня. — 32, 54 —57), полностью лишённое как выпадов в адрес церкви и её представителей, так и едкой иронии, сарказма в описании церковной службы. Атмосфера пасхального богослужения в сельской церкви исключительно праздничная, светлая, она проникнута духом любви и созидания. И не верующий в Воскресение Христа Толстой не находит нужным В ДАННОМ КОНТЕКСТЕ убеждать читателя в лицемерии священников и бесполезности обрядов. Любопытно, что даже многие священники признавали двойственность и противоречивость описания богослужений в романе, отмечали, что в 15-й главе содержится «великолепное описание пасхального богослужения: чистое, светлое, воодушевляющее» (12). Следовательно, критика Толстым церковных обрядов в «Воскресении» не была столь последовательной и безусловной.

При описании богослужения в тюремной церкви Толстой использует свой любимый приём «остранение», показывая обряд со стороны, глазами новичка («простака», по терминологии Вольтера (13), который также любил использовать этот приём). Известно, что Толстой сначала хотел описать богослужение глазами ребёнка, но затем от этого отказался — по мнению некоторых исследователей, «скорее всего потому, что картина богослужения в тюремной церкви была панорамной и исключала индивидуальные оттенки» (14). Поскольку «свежий взгляд» не признаёт (да и не знает) таинства как такового, происходит своеобразная десакрализация обряда, сведение на нет мистической силы таинств. Но толстовская рациональная критика обряда не была чем-то оригинальным; можно привести немало примеров из творчества французских просветителей, насмехавшихся над мистической стороной христианства. Новизна заключалась в противопоставлении мёртвой обрядности и истинного учения Иисуса, в упрёках в адрес церкви и священнослужителей в сознательном искажении христианского учения, в приспособлении его для нужд государства, несправедливого, насильственного миропорядка. В этом пафос многих обличительных работ Толстого. В следующей после описания богослужения главе романа (32, 137—139) весьма сильны публицистические мотивы, ибо автор счёл нужным чётко выразить свой взгляд на описываемые события.

Советские литературоведы предпочитали не заострять внимание на изложении «положительных сторон» толстовского учения, но верно обозначили причины «десакрализации» обряда. Например, В. А. Жданов писал: «Когда богослужение идёт под звон кандалов в центре тюремного замка, где мучают, секут и вешают людей, восприятие обедни как кощунства неизбежно» (15).

Во время описания богослужения постоянно «звенят» цепи и кандалы «Кланялся смотритель, надзиратели, арестанты, и наверху особенно часто забренчали кандалы» (32, 136); «арестанты падали и подымались, встряхивая волосами, остававшимися на половине головы, и гремя кандалами, натиравшими им худые ноги» (32, 137).

Описание богослужения довольно ярко демонстрирует существующее в обществе социальное неравенство, достаточно обратить внимание на то, кто где стоял в церкви во время богослужения, в какой последовательности подходили верующие к распятию: «Сначала подошёл к священнику и приложился к кресту смотритель, потом помощник, потом надзиратели, потом, напирая друг на друга и шёпотом ругаясь, стали подходить арестанты. Священник, разговаривая с смотрителем, совал крест и свою руку в рот, а иногда в нос подходившим к нему арестантам, арестанты же старались поцеловать и крест, и руку священника. Так кончилось христианское богослужение, совершаемое для утешения и назидания заблудших братьев» (32, 137).

Советские исследователи давно заметили постоянно встречающиеся в тексте романа противопоставления, с одной стороны, христианских символов — распятия, Библии и пр., а с другой — символов насильственного мироустройства — цепей, кандалов, решёток и пр. Обличительных деталей в тексте романа немало: образ распятого Христа часто противопоставляется символам государственной власти, насилия и угнетения (конторке прокурора в зале суда, железной решётке тюрьмы, зловонной параше в помещении для арестантов и пр.) (16). Имеет место это противопоставление и в сцене богослужения в тюремной церкви, где великолепие внутренней обстановки храма дисгармонирует с жалким видом арестантов (17). Таким образом, церковь, христианские символы в романе как бы освящают существующие в обществе насилие и несправедливость. По справедливому заключению Л.Н. Толстого, Христос по-прежнему распинается в нашем обществе, распинается его учение, христианские ценности. В «Ответе Синоду» яснополянский мыслитель писал: «...если когда какой человек попытается напомнить людям то, что не в этих волхвованиях, не и молебнах, обеднях, свечах, иконах учение Христа, а в том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не судили, не убивали друг друга, то поднимется стон негодования тех, которым выгодны эти обманы, и люди эти во всеуслышание, с непостижимой дерзостью говорят в церквах, печатают в книгах, газетах, катехизисах, что Христос никогда не запрещал клятву (присягу), никогда не запрещал убийство (казни, войны), что учение о непротивлении злу с сатанинской хитростью выдумано врагами Христа» (34, 250).

Таким образом, пафос критики Толстого был направлен ИМЕННО В ДАННОМ ЭПИЗОДЕ РОМАНА не против обрядов как таковых, писатель не хотел «кощунствовать», сознательно оскорбить чувства верующих в учение православия, хотя многие читатели, даже родные и близкие Толстого были поражены «резкостью» этой главы. Как явствует из 40-й главы, в которой содержится объяснение авторского подхода, ГЛАВНОЙ ПРИЧИНОЙ НЕПРИЯТИЯ ОБРЯДА ЯВЛЯЛОСЬ МЕСТО ЕГО ПРОВЕДЕНИЯ — ТЮРЕМНАЯ ЦЕРКОВЬ.

Толстой-художник всегда был очень чуток к жизненной правде, нетерпимо относился к малейшей фальши, независимо от того, в какие идеологические одежды она рядилась. Любопытен тот факт, что в романе «Воскресение», подводящем читателя к истинности евангельской проповеди Иисуса, содержится сцена, где в невыгодном свете дано описание проповеди «непротивления злу насилием». Речь идёт о миссии англичанина в тюрьме: «Скажите им, что по закону Христа надо сделать прямо обратное: если тебя ударили по одной щеке, подставь другую, — сказал англичанин, жестом, как будто, подставляя свою щёку.

Нехлюдов перевёл.

— Он бы сам попробовал, — сказал чей-то голос.
— А как он по другой залепит, какую же ещё подставлять? — сказал один из лежавших больных.
— Этак он тебя всего измочалит.
— Ну-ка, попробуй, — сказал кто-то сзади и весело засмеялся. Общий неудержимый хохот охватил всю камеру; даже избитый захохотал сквозь свою кровь и сопли. Смеялись и больные» (32, 436).

Проповедь английского миссионера звучит фальшиво не только потому, что он проповедует непротивление злу насилием лишь в личной жизни, отвергая этот принцип в толстовской трактовке — как основу общественных отношений людей. Гораздо важнее то, что проповедует англичанин В ТЮРЬМЕ — в том месте, которое существует исключительно благодаря попранию христианского, евангельского принципа ненасилия, в том месте, где насилие господствует, без него нельзя существовать, а любой намёк на возможность ненасильственного общежития людей вызывает лишь смех. Столь же нелепо, согласно Толстому, выглядит любая попытка связать христианское учение с основами насильственного миропорядка и уж тем более — оправдать и освятить насилие над людьми христианством.

«Непротивление злу насилием» не воспринималось писателем как догма. Осознание истинности евангельского учения, согласно Толстому, возможно лишь в результате длительного духовного развития, подобного тому, которое прошёл Нехлюдов в романе «Воскресение». Этот же путь прошёл и автор романа.

В своих первых религиозно-философских произведениях рубежа 1870-х - 1880-х гг. Толстой выделял две причины разрыва с традиционным православием: невозможность с рациональной точки зрения обосновать и принять церковную мистику, догматическую сторону христианства, обряды; и социальную позицию церкви, противоречившую христианским ценностям в понимании Толстого: освящение насилия, убийства и издевательств над людьми, социального неравенства. Зная общественные взгляды Толстого, его вечное стремление к справедливости, к осуществлению правды Божьей на земле, можно прийти к выводу, что именно вторая причина была основной, потому что именно она — это Толстой подчёркивал в своих трактатах особенно — символизирует нарушение церковью евангельских заповедей. И именно это особенно возмущало автора «Воскресения».

С нашей точки зрения, глубинные причины отлучения Толстого заключаются не только и не столько в его отношении к церковной обрядности, которое было отражено в романе «Воскресение», а в его социальной позиции в целом, в отвержении государства и всех его институтов, в отвержении земной церкви, связанной с государством и насилием. Характерная фраза содержится в трактате «Исследование догматического богословия»: «Церковь, всё это слово, есть название обмана, посредством которого одни люди хотят властвовать над другими» (23, 301).
__________________________________

Ниже публикуем, с незначительными сокращениями, раздел книги Е.А. Маймина «Лев Толстой. Путь писателя», посвящённый роману «Воскресение». Разбор толстовского романа вырос и из кандидатской диссертации Маймина, и из его опыта “академического” издания романа, но также из лекций о Толстом, на протяжении многих лет читавшихся студентам.

Евгений Маймин о романе «Воскре­сение»

Е сть что-то знаменательное в том, что последний роман Толстого, «Воскресение», - роман, в котором Толстой осветил с новой точки зрения всю русскую действительность и всё общественное и государственное устройство России, - был также последним, как бы завершающим романом всей русской литературы ХIХ века. И дело тут не в одной хронологии («Воскресение» появилось в свет в самом конце декабря 1899 года). Своим последним романом Толстой, конечно, по-своему, ответил на общедемократические требования создания в России общественного романа. Романа, основанного на новых началах, с обращением к народной жизни и к герою из народа.

Демократическая мысль создала в пореформенную эпоху цельную и глубоко продуманную программу нового общественного романа. Эта программа в основе своей носила революционный характер и связана была с отрицанием старого, традиционного романа. Щедрин, один из поборников общественного романа, видит “ограниченность круга правды” старого романа в том, что он основывался на мотивах семейственности и любви, которые в изменившихся жизненных обстоятельствах, в предреволюционную эпоху, не то что исчезают вовсе, но изменяют своё содержание и значение и в известной мере отходят на зад­ний план. “Мне кажется, - пишет Щедрин в «Господах ташкентцах», - что роман утратил свою прежнюю почву с тех пор, как семейственность и всё, что принадлежит к ней, начинает изменять свой характер” .

Параллельно подготовительной “черновой” работе, которую осуществляла вся демократическая русская литература, Толстой после «Анны Карениной», после кризиса и разрыва со своим классом, тоже переживает период “подготовки”. В середине 70-х годов Н.Михайловский писал о Толстом: “Раз он уверен, что нация состоит из двух половин и что даже невинные, «непредосудительные» наслаждения одной из них клонятся к невыгоде другой, - что может мешать ему посвятить все свои громадные силы этой громадной теме? Трудно даже себе представить, чтобы какие-нибудь иные темы могли занимать писателя, носящего в душе такую страшную драму, какую носит в своей гр. Толстой” .

Та “громадная тема”, о которой говорит Михайловский, это как раз тема для общественного романа. С 70-х годов Толстому эта тема самая мучительная и кровно близкая. Но для художественного её решения, для создания на её основе романа Л.Толстой должен был пройти предварительный путь исследования. Всё должно было быть подвергнуто проверке, все проблемы нужно было решить заново, с новой, открывшейся Толстому точки зрения. Как мы знаем, Толстой этим и занимался.

Он занимался этой подготовительной работой - работой исследования - в трактате «Так что же нам делать?», в народных рассказах, в публицистических статьях. Он писал открытые письма, сказки, драмы и комедии и во всех этих произведениях старался пояснить читателю (и не меньше - самому себе) сущность современной ему жизни, её правду и её ложь. Он готовил почву для романа, где, отдавшись течению жизни - “надо, надо писать и воззвание и роман, то есть высказывать свои мысли, отдаваясь течению жизни” (ХIХ, 358), - он смог бы по-новому, с новых позиций всё осветить, исследовать в его цельности и во всех его реальных связях тот жизненный материал, в познании которого так нуждалось русское пореформенное общество. Таким романом и стало «Воскресение».

Сюжет для романа «Воскресение» Толстому дал его хороший знакомый, известный судебный деятель и литератор А.Ф. Кони. Дочь чухонца-вдовца, арендатора мызы в одной из финляндских губерний, Розалия, после смерти отца попадает на воспитание в богатый дом. Здесь на неё обращает внимание приехавший погостить родственник хозяйки дома, молодой человек старой дворянской фамилии, кончивший курс в одном из привилегированных учебных заведений. Он соблазняет девушку, а когда выясняется, что она должна родить, её с позором изгоняют из дома. Постепенно она опускается, становится проституткой, за совершённое ею преступление попадает на скамью подсудимых. Среди присяжных, призванных её судить, оказывается и её соблазнитель. Он узнаёт её, в нём просыпается совесть, он решает искупить свою вину, женившись на арестантке. О своём решении он и заявляет Кони, тогда прокурору Петербургского окружного суда.

Случай, рассказанный А.Ф. Кони, производит сильное впечатление на Толстого. “Ночью много думал по поводу его”,- признаётся он на другой день после того, как выслушал рассказ . Случай потрясает Толстого и по себе, и потому ещё, что отвечает его новым убеждениям о неправедной жизни господствующего сословия. Толстой уговаривает Кони написать на этот сюжет рассказ, ничего не добавляя и не выдумывая. Кони обещает, но за делами так и не исполняет просьбы Толстого. Через несколько месяцев, 12 апреля 1888 года, Толстой запрашивает через своего секретаря П.И. Бирюкова, не согласится ли тот уступить ему сюжет о проститутке Розалии: тема “очень хороша и нужна” . Получив согласие от Кони, Толстой вскоре приступает к работе над будущим романом, который поначалу он называет в своих письмах и дневниках “коневской повестью”.

“Коневская повесть” начата была Толстым в конце 1889 года. Завершает своё произведение, свой роман «Воскресение» Толстой в декабре 1899 года. Работа над романом продолжалась более десяти лет. За годы работы произведение не только увеличилось в своих размерах, но и претерпело важные изменения в основах своего замысла.

В первоначальных набросках “коневской повести” трудно ещё обнаружить будущее здание общественного романа. Повесть ещё невелика по размерам, она строится на строго локализованном сюжете, является нравственно-психологической по своему характеру. Общественные вопросы в начальных вариантах «Воскресения» не занимают сколько-нибудь значительного места. Подлинно общественным романом, социально-обличительньым по своему внутреннему пафосу, «Воскресение» становится лишь по мере всё более глубокого осмысления и художественной обработки материала, а также под непосредственным воздействием событий русской жизни 90-х годов. Толстой повторяет и выявляет путь русского общественного романа не только тогда, когда занимается “анализом” и “подготовкой”, не только в 70-е и 80-е годы, но и в процессе создания «Воскресения».

Осмысляя отношения Нехлюдова к Катюше Масловой, Толстой всё большее внимание начинает уделять проблеме не личных только, но прежде всего сословных, классовых связей и противоречий. Раздумывая над проблемой преступления и причинах преступности, Толстой включает в сферу художественного исследования всё новые персонажи, не имеющие прямого отношения к частной судьбе Масловой, но зато хорошо объясняющие социальную суть проблемы. В связи с голодом, постигшим в 1891–1892 годах большую часть губерний России, Толстой ощущает настоятельную необходимость скорейшего, безотлагательного решения проблемы земельной собственности - и в тексте романа появляется ещё новый, соответствующий материал. Нехлюдов в одной из черновых редакций романа пишет сочинение, посвящённое вопросу о земле. Извозчик, который везёт Нехлюдова на обед к невесте, говорит ему об отсутствии земли у крестьян как основной причине голода и бегства крестьян из деревни. Появляются в романе очень важные главы о деревенской жизни.

В процессе работы Толстого над текстом «Воскресения» текст романа включает в себя не только фабульно необходимое, но больше всего и прежде всего жизненно необходимое, общественно-злободневное. Рядом с Масловой и Нехлюдовым, судейскими и арестантами, наряду с крестьянами, в романе начинают действовать губернаторы и сановники, имеющие неограниченную власть над людьми, и революционеры, борющиеся с властью; в романе появляются картины роскошной жизни правящего сословия и страшные сцены этапа и каторги. Толстой не просто расширяет сюжетные границы произведения, но и постепенно, изнутри вырабатывает художественную форму, наиболее соответствующую социальному характеру изменяющегося замысла; вырабатывает форму такого общественного романа, который свободно и естественно допускает включение самого разнообразного жизненного, социального материала. Интересно, что при этом роман Толстого по своей композиции всё более начинает походить на тип общественного романа, о котором писал Щедрин: “...Драма начиналась среди уютной обстановки семейства, а кончилась Бог знает где, началась поцелуями двух любящих сердец, а кончилась... Сибирью...”

«Воскресение» было для Толстого и романом, и “воззванием”, и “совокупным-многим-письмом”, в котором он вёл со всею страстью потрясённого неправдой жизни человека, писателя, мыслителя разговор о самом главном, о самом важном. Разговор с современником и, не менее того, с читателем будущих времён. “Завещанием уходящего столетия новому” назвал «Воскресение» А.Блок .

Как и в своих более ранних романах и повестях, Толстой и в «Воскресении» был более всего озабочен изображением правды жизни. Но иная уже была жизнь - и иной характер приобрело его произведение. Жизнь, которую Толстой изображал в «Воскресении», вся во лжи и кричащих несоответствиях, это жизнь кризисная по своей сути и очень неспокойная. Очень неспокоен и голос автора «Воскресения». Он не повествует, не рассказывает, он точно ведёт дознание.

В повести «Смерть Ивана Ильича» есть сильная сцена, в которой герой, судейский, думает о своём месте службы, и вдруг ему чудится и слышится, что идёт иной, высший суд, над ним суд, над всей его жизнью: “Суд идёт, идёт суд!” Вся повесть Толстого об Иване Ильиче была таким не чиновным, а высшим судом над человеческим существованием, в котором всё было ширмы и ложь и не было ничего здорового и духовного. В «Воскресении» автор тот же, что и в повести «Смерть Ивана Ильиче». С тем же потрясённым чувством, с тем же предельно обострённым сознанием, с той же мукой от лжи и потребностью правды. Это автор, который сказал о себе: “…хочу страдать, хочу кричать истину, которая жжёт меня” (ХIХ, 492, запись в дневнике 22 декабря 1893 г.). «Воскресение» - тоже суд, но это суд не над одной, не над несколькими человеческими жизнями, а над всем общественным устройством России.

С самого начала романа мы слышим голос судьи: “Как ни старались люди, - так начинается роман «Воскресение», - собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать землю, на которой они жались, ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углём и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц,- весна была весною даже и в городе...”

Это вступление как заставка, как ключ ко всему, что будет дальше. В нём задана интонация повествования. В нём, как глубокая музыкальная тема, слышится: “Суд идёт, идёт суд!”

Но чьим именем, во имя какой большой правды решается судить Толстой? Люди, великое множество людей собираются в одно место, строят город, укладывают мостовые, воздвигают фабрики и заводы - всё это, по Толстому, значит: “изуродовать ту землю, на которой они жались”, забивать “камнями землю, чтобы ничего не росло на ней...”. Земля существует для того, чтобы её возделывать: пахать, боронить, засевать, собирать с неё плоды, разводить на ней скот. Всё, что не соответствует этому, что мешает,- есть зло. Кто может так думать? Мужик, крестьянин, именем которого и судит Толстой.

Начало суда, пафос суда лежит в основе всей композиции романа. Он делает его напряжённо-страстным, патетическим и вместе с тем целеустремлённым. Он точно сжимает повествование, цементирует роман, делает его произведением единого дыхания, одного порыва.

Со сцены суда начинается собственно повествование. <…> Героиня романа Катюша Маслова попадает на скамью подсудимых, потому что её обвиняют в отравлении купца. Среди тех, кто её судит, находится Нехлюдов, совративший её. То, что Нехлюдов судит Маслову, очевидно несправедливо. Несправедливо независимо от того, виновата Маслова в том, в чем её обвиняют. Нехлюдов в любом случае не имеет права судить, ибо он-то виноват перед Масловой, он прямой и безусловный преступник.

Толстой не ограничивается указанием на единичную вину. Следствие, которое он ведёт, не формальное и не поверхностное, а глубинное. Не имеет права судить не один Нехлюдов, но все судьи. Ибо все они преступники - преступники и в прямом смысле, и по своей принадлежности к преступному правящему сословию.

Председатель суда, который решает дело Масловой, “был женат, но вёл очень распущенную жизнь, так же как и его жена”. Обвинитель Масловой - человек “в высшей степени самоуверенный”, “довольный собой” и вследствие этого “глупый чрезвычайно”. Он “твёрдо решил сделать карьеру и потому считал необходимым добиваться обвинения по всем делам, по которым он будет обвинять” .

Толстой с самого начала романа демонстрирует вопиющее несоответствие, вопиющую ложь жизни: преступники судят свои жертвы! При этом жертвой преступлений - частных и общих, преступлений отдельных представителей господствующего класса и всего класса в целом, - оказывается не одна Маслова. Вслед за ней, на другой день после окончания процесса над Масловой, скамью подсудимых занимает фабричный мальчик “в сером халате и с серым бескровным лицом”, похитивший из сарая никому не нужные половики ценой З рубля 67 копеек, а прежде изгнанный из деревни отсутствием земли, которая находится в руках богатых - Нехлюдова и ему подобных. “Такое же опасное существо, как вчерашняя преступница, - думал Нехлюдов, слушая всё, что происходило перед ним. - Они опасные, а мы не опасные?..” <…>

Повествование в «Воскресении» развивается по принципу расширяющихся кругов, по принципу расширения круга ответственности. Следствие ведётся с углублением в самую суть вещей. Во второй части романа Нехлюдов, перед тем как отправиться вслед за Масловой в Сибирь, едет в деревню устроить свои дела с крестьянами. Изображению крестьянской жизни посвящены первые девять глав второй части романа. Поразительная, потрясающая сознание и чувство бедность и нищета крестьян - вот лейтмотив этих глав.

Нехлюдов видит в деревне “старуху, нёсшую на сгорбленной спине грязной суровой рубахи тяжёлые полные вёдра”, мужиков, “босых, в измазанных навозной жижей портках и рубахах”, худого старика, “тоже босиком, в полосатых портках и длинной грязной рубахе, с выдающимися на спине худыми кострецами”, видит худую женщину с “бескровным ребёночком в скуфеечке из лоскутиков”. Нехлюдов видит всё это и сознаёт, что “народ вымирает, привык к своему вымиранию, среди него образовались приёмы жизни, свойственные вымиранию,- умирание детей, сверхсильная работа женщин, недостаток пищи для всех, особенно для стариков”.

Картины деревенской нищеты, показанные Толстым, глубочайшим образом связаны с основным сюжетом романа, построенном на вине Нехлюдова перед Масловой. Осознание одной вины с неизбежностью влечёт за собой осознание другой, ещё более страшной. Нравственное прозрение Нехлюдова заставило его в новом свете увидеть и мир, и самого себя. Была ли случайной его вина перед Масловой? Почему он позволил себе этот грех по отношению именно к ней, полувоспитаннице-полуслужанке? Почему по отношению к таким, как она, многие люди, ему подобные, грешат и не видят в этом греха? Работа потрясённого сознания, работа совести ведёт героя всё дальше и всё глубже. Проснувшаяся совесть не даёт ему остановиться на полдороге. Он думает не только о своём отношении к Масловой, но и о своём отношении к народу. Пребывание в деревне, потрясшие его деревенские картины окончательно утвердили Нехлюдова в сознании большой своей вины перед трудовым народом, в сознании не просто греховности, но и преступности всей своей жизни. И не только своей - жизни всего своего сословия. <…>

Нравственно и социально обличительный пафос Толстого выявляется как в особенном сцеплении идей романа, так и в его своеобразной стилистике. Новый взгляд Толстого на жизнь и на людей не только прямо высказывается в романе, но он просвечивает в слове, в художественной, словесной ткани произведения.

Когда Б.М. Эйхенбаум писал, что Толстой отказывается в поздний период от метода “диалектики души”, он, видимо, имел в виду прежде всего «Воскресение».

И он был прав. В «Воскресении» Толстой действительно обходится без углублённого психологического анализа, когда он показывает персонажей из правящего сословия. По отношению к этим персонажам такой углублённый анализ душевного состояния кажется ему лишним, не отвечающим существу дела. Интерес к индивидуально-неповторимому заменяется у него в этом случае интересом к общему, социально-типологическому. У Толстого это имеет глубокие корни, это идёт у него от его нового взгляда на вещи.

5 ноября 1895 года Толстой записал в дневнике: “Сейчас ходил гулять и ясно понял, отчего у меня не идёт «Воскресение». Ложно начато... я понял, что надо начинать с жизни крестьян, что они предмет, они положительное, а то тень, то отрицательное” (ХХ, 40). В изображении представителей господствующего класса “теневая” характеристика приходит теперь на смену психологической и индивидуальной. Когда речь идёт о социальной вине и преступлении, всякие индивидуальные свойства - даже личные достоинства - как бы отходят на задний план. <…>

Что конкретно означает “предметное” и “теневое” изображение персонажа у Толстого? Предметное - это изображение человека через его личные, индивидуальные, неповторимые признаки. Прежде Толстой изображал так всех своих героев. Теперь, в «Воскресении», он изображает так только тех своих героев, в которых признаёт здоровое и нравственное социальное начало: Катюшу Маслову, арестантов - бывших крестьян, мужиков из нехлюдовской деревни, всех представителей трудового народа. У Катюши Масловой “колечки вьющихся волос”, “глянцевито-блестящие глаза”, “чёрные, как мокрая смородина, глаза”, “стройная фигура”, “белое платье со складочками”. Это признаки характерные, особенные, признаки сугубо человеческие, личные. То же самое мы находим и в обрисовке Толстым других персонажей, близких к Масловой по социальному положению. <…>

Предметному изображению у Толстого противостоит теневое: изображение персонажа по тем признакам, которые характеризуют персонаж не столько индивидуально, сколько сословно. При этом персонаж выступает в теневом отражённом освещении: не сам по себе, а в своей соотнесённости с “предметом”, с народом, с точки зрения народа.

Именно так изображается Нехлюдов, особенно в начале романа. Так изображаются Толстым все другие персонажи, принадлежащие к нехлюдовскому сословию. Знакомя читателей с ними, рисуя их портрет, Толстой выделяет, нарочито подчёркивает прежде всего их сословные приметы. Очень часто они характеризуются такими словами как “гладкий”, “толстый”, “чистый”, “белый”, “упитанный” и т.д. Характеристика достаточно однообразная - но зато совсем в духе народной, крестьянской психологии.

Отчего Нехлюдов “чистый”, “выхоленный”? Оттого, что он человек обеспеченный, праздный, у него есть и время, и средства, чтобы холить себя, в его распоряжении есть люди, которые за деньги, собираемые им с голодных мужиков, обмывают, обстирывают его. Почему “сытое тело” у Масленникова, “глянцевитое, налитое лицо” у Шенбока, “жирная шея” и “упитанная фигура” у Корчагина? Потому что они живут в довольстве, не трудятся с утра до ночи и всегда в большом количестве потребляют питательную и сладкую пищу. <…>

Не отличаясь щедростью в изображении внешних черт корчагиных, масленниковых и им подобных - особенно тех внешних черт, которые выражают человечески неповторимое, Толстой необыкновенно подробно, выписывая каждую мелочь, говорит о вещах, которые имеют к ним отношение. И это также вызвано обличительным авторским заданием.

Оказывается, что ничтожная сама по себе вещица, какой-нибудь предмет обстановки в большей степени выявляет сущность представителя имущего сословия, нежели любая самая живописная чисто портретная деталь. Потому в большей степени, что эти люди для Толстого - “тень”, “отрицательное”. Их человеческая и общественная значимость, то, чего они стоят на деле, определяется их отношением к рабочему миру, к “предмету”, к “положительному”. Естественно в таком случае, что идейное значение, а вместе с тем и сила художественной выразительности вещей - этих особенно наглядных знаков социальной зависимости людей друг от друга, многократно возрастает.

Нехлюдов носит “чисто выглаженное бельё”, “как зеркало вычищенные ботинки”, паркет в столовой, где он завтракает, натёрт до блеска. Но кто гладит, чистит, приготавливает, натирает? Только не Нехлюдов. <…>

Вспомним, что и в «Войне и мире», и в «Анне Карениной» изображение вещей, предметов обихода людей, принадлежащих к имущим классам, для Толстого отнюдь не служило средством обличения. Красноречивая иллюстрация к этому - описание внешности Кити Щербацкой на балу: “Несмотря на то, что туалет, причёска и все приготовления к балу стоили Кити больших трудов и соображений, она теперь, в своём сложном тюлевом платье на розовом чехле вступала на бал так свободно и просто, как будто все эти розетки, кружева, все подробности туалета не стоили ей и её домашним ни минуты внимания…”
Здесь трудно обнаружить даже намёк на какое бы то ни было осуждение: автору всё нравится, всё ему близко и мило. Тот же автор, Толстой, с гневом говорит о дорогих принадлежностях туалета не только Нехлюдова, но и его невесты Мисси Корчагиной. Автор тот же, но изменились времена. То, что может вызвать умиление у Толстого в 50-е и даже в 60-е и 70-е годы, у Толстого, порвавшего со своим классом, усвоившего взгляд на вещи крестьянина, способно вызвать только прямое отрицание и гнев.

<…> Разумеется, “теневой” принцип изображения персонажей в «Воскресении» приводит к некоторому упрощению, к элементам схематизма. Но, читая роман, мы этого схематизма не замечаем. Схема, если она и есть, не разрушает художественного впечатления, а в известном смысле даже усиливает его. Всё оправдывается нравственным максимализмом, порождённым не индивидуальным только, не исключительно толстовским, но и общественным сознанием.

Роман «Воскресение» писался Толстым в преддверии революции. Отсюда все его главные особенности. Предреволюционные эпохи всегда характеризуются всеобщим интересом к самым простым истинам и стремлением выразить их в самой резкой форме. Когда назревает в обществе революционная ситуация, этот процесс выявляется, между прочим, и в том, что писатели революционного и демократического направления становятся безразличными к оттенкам и тонкостям, а иногда и сознательно отталкиваются от них: они кажутся им не просто ненужными, но и нравственно неловкими, стыдными. В литературе наблюдается стремление к предельной ясности: ясности до крайней черты, до признания возможности схемы. Схема в такие эпохи не кажется уже противопоказанной искусству. Когда общественная совесть неспокойна, когда происходит бунт совести, она приобретает черты истинности и живой жизни.

Примечания

Салтыков–Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1970. Т. 10. С. 32–33.

Толстой Л. Юб. Т. 30. С. 88–89.

См.: Кони А.Ф. На жизненном пути. СПб., 1913. Ч. 2. С. 31.

Бирюков Б.И. Биография Льва Николаевича Толстого. М., 1922. Т. 3. С. 87.

Блок А. Записные книжки. 1901–1920. М., 1965. С. 114 (запись от сентября 1908 г.).

Толстой Л.Н . Юб. Т. 33. С. 59.

А. А. Озерова

Роман «Воскресение» — последнее монументальное художественное создание Л. Н. Толстого, своего рода итог его полувековой деятельности. От «Войны и мира» и «Анны Карениной» автора «Воскресения» отделяет долгий период напряжённых идейных исканий, ознаменованный коренным переломом всего его мировоззрения и переходом на позиции патриархального крестьянства.

Годы создания «Воскресения» были годами ломки всех «старых устоев» деревенской России, годами роста капитализма и связанного с ним обезземеления и обнищания крестьянских масс, годами нарастания в их среде стихийного протеста против помещичьей эксплуатации и буржуазной кабалы.

И в то же время это были годы быстрого роста и развития политического сознания промышленного пролетариата, годы распространения в России идей марксизма — период назревания первой русской революции.

В этой обстановке Толстой выступил как выразитель демократических требований многомиллионного русского крестьянства, его стремления «смести до основания и казенную церковь, и помещиков, и помещичье правительство, уничтожить все старые формы и распорядки землевладения, расчистить землю, создать на место полицейски-классового государства общежитие свободных и равноправных мелких крестьян...»1. Но при этом великий художник, как писал Ленин, обнаружил «...такое непонимание причин кризиса и средств выхода из кризиса, надвигавшегося на Россию, которое свойственно только патриархальному, наивному крестьянину, а не европейски-образованному писателю»2.

Сила ненависти Толстого к гнёту буржуазно-помещичьего государства, несомненно, явилась выражением силы нараставшего в крестьянских массах недовольства и гнева, в полной мере проявившихся в событиях 1905 г., когда значительная часть русского крестьянства выступила несравненно более активно и решительно, чем выступало крестьянство Запада в предшествующих буржуазных революциях. На эти революционные возможности русского крестьянства неоднократно указывал Ленин. Так, в 1899 г. в «Проекте программы нашей партии» он отмечал: «Роль крестьянства, как класса, поставляющего борцов против абсолютизма и против пережитков крепостничества, на Западе уже сыграна, в России — еще нет».

Однако в период, предшествовавший революции 1905 г., крестьянская масса, в силу своей политической незрелости, в большинстве своём ещё не видела и не могла видеть, каким путём могут быть осуществлены её стремления, на какие общественные силы можно опереться в борьбе за изменение существующего порядка. Это порождало в её среде настроения «непротивленства», пессимизма, выражением которых и явилась глубоко реакционная непротивленческая проповедь Толстого.

В напряжённости и сложности всей обстановки эпохи, в частности в противоречивости настроений крестьянства, находят объяснение все глубочайшие противоречия Толстого: с одной стороны, исключительная острота его критики всех основ буржуазнопомещичьего государства, с другой стороны, реакционность и утопичность его религиозно-нравственного учения.

Ещё в июле 1881 г. Толстой записал в своём дневнике: «Революция экономическая не то, что может быть. А не может не быть. Удивительно, что её нет»2.

В 1892 г. в письме к Г. А. Русанову Толстой заявил с глубокой убеждённостью: «Какая будет развязка, не знаю, но что дело подходит к ней и что так продолжаться, в таких формах, жизнь не может, — я уверен»3. Писатель чувствовал не только неизбежность этой «развязки», но и историческую необходимость её. Назревающая борьба заставляет Толстого вновь и вновь осмыслить свои теоретические позиции. В эти годы он проявляет большое внимание к деятельности революционных организаций, пристально наблюдает различные формы народного протеста: стачки, неорганизованные крестьянские восстания, а также различные оппозиционные течения русского сектантства. Но к идеям научного социализма, к теории и практике пролетарской революции Толстой, как известно, отнёсся отрицательно, утверждая, что никакая наука не может установить тех законов, по которым развивается экономическая жизнь народа. Несмотря на активные выступления пролетариата, Толстой не смог увидеть в нём реальной исторической силы, способной осуществить социальный переворот.

Все эти искания и противоречия отразились в художественном творчестве Толстого последнего периода.

В романе «Воскресение» находит воплощение стремление Толстого к обобщению ряда предыдущих художественных замыслов, выводов и оценок явлений действительности, стремление к разрешению наболевших вопросов, настоятельно выдвигаемых жизнью. Ещё в марте 1889 г. Толстой сообщал в письме к Г. А. Русанову, что ему хочется писать «роман, широкий, свободный, вроде «Анны Карениной», в который без напряжения входило бы всё, что кажется ему понятным «с новой, необычной и полезной людям стороны»1.

26 января 1891 г. Толстой отметил в дневнике: «Да, начать теперь и написать роман имело бы такой смысл. Первые, прежние мои романы были бессознательное творчество. С Анны Карениной, кажется больше 10 лет, я расчленял, разделял, анализировал; теперь я знаю, что что и могу всё смешать опять и работать в этом смешанном»*.

По широте охвата действительности, по глубине проблематики и яркости художественных образов «Воскресение» является одним из величайших произведений русской и мировой литературы.

Ни в одном из произведений Толстого его обличительный пафос не достигал такой сокрушительной силы, как в «Воскресении», хотя именно здесь с особенной чёткостью обнаружились и слабые, реакционные стороны мировоззрения Толстого.

Тема нравственного «воскресения» человека — одна из основных тем всего творчества Толстого вообще. Но в «Воскресении» тема эта из отвлечённо-моралистической перерастает в тему социально-политическую.

Социальные и политические вопросы, затронутые в «Воскресении», также ставятся Толстым не впервые. Уже в «Исповеди», а затем в статьях о переписи и трактате «Так что же нам делать?» Толстой поставил проблемы классового неравенства, городской нищеты, эксплуатации и новых форм рабства, пришедших на смену крепостничеству. Уже там Толстой резко критиковал устои современного ему государства, церкви, науки и искусства. Но там исходным моментом было искание путей успокоения совести для чувствующего социальную неправду человека господствующего класса; конечный вывод — моралистическая проповедь общеобязательности труда. Так же ставился вопрос и в статьях начала 90-х годов.

В «Воскресении» круг наблюдаемых и творчески воспроизводимых явлений неизмеримо шире, чем в других произведениях 80 и 90-х годов, и самая направленность внимания писателя иная. Писатель всё больше и больше выходит в широкий мир сложных человеческих отношений. В романе речь идёт уже не только о том, «как я живу», как «мы живём», что «нам», представителям господствующего класса, делать, сколько о том, как живут «они», т. е. народ, крестьянство, что «они» думают о своём положении и что надо делать, чтобы уничтожить существующее социальное зло.

Роман дышит глубокой ненавистью ко всему, что калечит и уродует жизнь. С этим связаны и острота социальной проблематики, и тот глубочайший и беспощадный социологический анализ, в котором с неменьшей силой, чем в анализе психологическом, проявляются пытливая мысль и гениальное мастерство Толстого-художника, величайшего представителя русского критического реализма.

II

В основу сюжета романа положен, как известно, жизненный факт — случай, рассказанный Толстому в июне 1887 г. его другом, юристом А. Ф. Кони. В первых дневниковых записях сюжет так и фигурирует под названием «Коневская повесть».

Толстой работал над романом"10 лет (1889—1899). В ходе его работы возникло шесть последовательно сменивших друг друга редакций, каждая из которых представлена целым рядом рукописей, автографов, копий, добавлений, порой много раз варьирующих одну и ту же сцену.

Всего, по описи архива Л. Н. Толстого, сохранилось 155 рукописей и корректур романа.

Из небольшой психологической повести вырастает социальнопсихологический роман с громадной широтой охвата действительности и остротой проблематики. При этом религиозно-моралистические тенденции постепенно отходят на второй план, уступая место тенденциям социально-обличительным.

Несмотря на постановку Толстым моралистических и философских проблем во внеисторическом аспекте, в его романе с исключительной художественной силой и убедительностью раскрываются все наболевшие противоречия и общественные язвы русской действительности 90-х годов. Суд над действительностью произносится Толстым не только с точки зрения отвлечённого идеала христианской любви и братства, но и с точки зрения конкретных жизненных интересов многомиллионного русского крестьянства той эпохи, когда, по определению В. И. Ленина, «патриархальная деревня, вчера только освободившаяся от крепостного права, отдана была буквально на поток и разграбление капиталу и фиску»1.

В сценах суда и осуждения невинной Катюши, в сцене суда над мальчиком, укравшим половики, в образах судей и присяжных и особенно в образе самоуверенного и самодовольного товарища прокурора, прокутившего ночь в том самом заведении, где содержалась Маслова, и потому не успевшего даже просмотреть дело, в факте участия Нехлюдова в суде над им же погубленной Катюшей мы видим гневное разоблачение классового характера буржуазного суда. Так же резко разоблачается в дальнейшем коде романа и деятельность всех государственных учреждений, направленная к тому, чтобы обеспечить богатым классам возможность «спокойно владеть тем богатством, которое они собирали с народа». Хотя, как известно, Толстой принципиально отрицал всякое государство, фактически вся сила удара в его романе обрушивается на буржуазное государство, построенное на эксплуатации трудящихся.

В этом огромное идейное и общественное значение романа «Воскресение».