Жанр "советская классическая проза". Деревенская проза Причины возникновения «городской прозы»

Социокультурная ситуация второй половины ХХ века (1950-1990-е годы): вступление цивилизации в стадию постиндустриального, посттоталитарного общества, новые технологии, освоение космического пространства, дальнейшее освоение природных недр. Осознание экологического и духовного кризиса современной цивилизации, стандартизация жизни, массовая культура, заменившая тоталитарную, потребительское отношение к жизни, исчезновение утопического сознания, разрушение веры в разум человека.

Особое внимание литературы привлекает философия П. Тейяра де Шардена, А. Швейцера, М. Хайдеггера (существование человека в бытие, связи с ним), теории французского постструктурализма (Ж. Деррида, Ж. Бодрийар, Р. Барт, Ю. Кристева), развиваются концепции культуры-игры, культуры-спорта (Х. Ортега-и-Гассет, Й. Хейзинга).

Литература второй половины ХХ века характеризуется многообразием жанровых форм (малые и большие эпические произведения, психологическая драма, лирика и поэма), развитием традиционных стилей и направлений и появлением новых, соблюдением канонов и стремлением к новаторству.

Литература второй половины ХХ века подразделяется на периоды:

Литература конца 1950-60-х годов (период «оттепели»): направленность на освоение социальной действительности, эстетика «правды жизни», аналитизм вместо синтеза, индивидуальность вместо типичности. Реставрация социального оптимизма - утопическая идея нравственного совершенствования общества. Отчуждение общественного сознания от государственной идеологии и сохранение ценности социальных связей («человек группы» вместо человека класса). Диссидентское движение и андеграундная культура. Формирование различных литературных направлений: продолжение традиций реалистической литературы («производственный» роман, «деревенская» проза, психологическая поэзия), возрождение традиций (модернизм), зарождение русского постмодернизма. Отказ от принципа идеализации действительности, принципы аналитизма и критики реальности, изменение принципа историзма, установка на поликонфликтное восприятие мира. Возникновение новых литературно-художественных журналов: «Юность» (1955), «Дружба народов» (1955), «Наш современник» (1964), «Новый мир» под руководством А. Твардовского.

Литература 1970-80-х: поиск метафизических основ бытия и универсальных ценностей, сущности и смысла человеческого существования. Кризис рационализма, увлечение различными религиозными, эзотерическими учениями. Человек в природном бытии и человек в истории человечества и вечности. Обращение к поэтике мифа, к символизации, попытка дать целостную картину мира. Утрата веры в универсальные ценности, наступление массовой культуры, обилие информации, формирование фрагментарного сознания, игровое отношение к действительности. Альтернативная молодежная культура, литература андеграунда. Эклектичный характер культуры в связи с освоением «задержанной» и эмигрантской литературы в конце 1980-х годов.

Литература 1990-х: период социальных и общественных потрясений, распад Советского Союза. Кризис традиционных представлений о роли литературы и культуры. Игровая (эстетическая) фаза в истории современной литературы. Приоритеты постмодернистской культуры. Тотальный скептицизм в понимании человека. Синтез литературных течений, диалог между традицией и неоавангардом.

Учебная и справочная литература:

1. Ащеулова, И. В. Русская поэзия второй половины ХХ века: имена и мотивы: учебное пособие / И.В. Ащеулова. - Кемерово, 2007.

2. История русской литературы ХХ века (20 – 90-е годы). Литературный процесс: учебное пособие. - М.: Изд-во Московского ун-та, 2006.

3. История русской литературы ХХ века: В 2-х ч. / Под ред. В. В. Агеносова.- М.: Дрофа, 2007.

4. Лейдерман, Н. Л. Липовецкий, М. Н. Современная русская литература: в 3-х книгах. Учебное пособие / Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий. - М., 2001. Кн. 1 - 1953-1968; кн. 2 - 1968-1986; кн. 3 - 1986-1990-е годы.

5. Мусатов, В. В. История русской литературы первой половины
ХХ века / В.В. Мусатов. - М., 2001.

6. Русская литература ХХ века: В 2 т.: учебное пособие / А. П. Кременцов и др. - М.: Academia, 2005.

7. Русские писатели 1800 – 1917. Биографический словарь: В 5-ти т. Т. 1. - М., 1989.

8. Русские писатели. Биобиблиографический словарь: В 2-х т. - М., 1990.

9. Русские писатели. ХХ век. Биобиблиографический словарь. В 2-х ч. / Под ред. Н. Н. Скатова. - М.: Просвещение, 1998.

Дополнительная учебная литература:

1. Бавин, С.П.Судьбы поэтов серебряного века. Библиографические очерки / С.П. Бавин, И. В. Семибратова. - М., 1993.

Выходцы из российской глубинки испокон веков прославляли землю русскую, овладевая высотами мировой науки и культуры. Вспомним хотя бы Михайло Васильевича Ломоносова. Так и наши современники Виктор Астафьев, Василий Белов. Валентин Распутин, Александр Яшин, Василий Шукшин, представители так называемой "деревенской прозы", по праву считаются мастерами русской литературы. При этом они навсегда остались верными своему деревенскому первородству, своей "малой родине".

Мне всегда было интересно читать их произведения, особенно рассказы и повести Василия Макаровича Шукшина. В его рассказах о земляках видится большая писательская любовь к русской деревне, тревога за сегодняшнего человека и его грядущую судьбу.

Иногда говорят, что идеалы русской классики слишком далеки от современности и недоступны нам. Идеалы эти не могут быть недоступными для школьника, но они для него трудны. Классика - и это мы пытаемся донести до сознания наших учащихся - не развлечение. Художественное освоение жизни в русской классической литературе никогда не превращалось в эстетическое занятие, оно всегда преследовало живую духовно-практическую цель. В.Ф. Одоевский так сформулировал, например, цель своей писательской работы: "Мне бы хотелось выразить буквами тот психологический закон, по которому ни одно слово, произнесённое человеком, ни один поступок не забываются, не пропадают в мире, но производят непременно какое-либо действие; так что ответственность соединена с каждым словом, с каждым, по-видимому, незначащим поступком, с каждым движением души человека".

При изучении произведений русской классики стараюсь проникнуть в "тайники" души учащегося. Приведу несколько примеров такой работы. Русское словесно - художественное творчество и национальное ощущение мира уходят настолько глубоко своими корнями в религиозную стихию, что даже течения, внешне порвавшие с религией, всё равно оказываются внутренне с нею связанными.

Ф.И. Тютчев в стихотворении "Silentium" ("Молчание!" - лат.) говорит об особых струнах человеческой души, которые молчат в повседневной жизни, но внятно заявляют о себе в минуты освобождения от всего внешнего, мирского, суетного. Ф.М. Достоевский в "Братьях Карамазовых" напоминает о семени, посеянном Богом в душу человека из миров иных. Это семя или источник даёт человеку надежду и веру в бессмертие. И.С. Тургенев острее многих русских писателей чувствовал кратковременность и непрочность человеческой жизни на земле, неумолимость и необратимость стремительного бега исторического времени. Чуткий ко всему злободневному и сиюминутному, умеющий схватывать жизнь в её прекрасных мгновениях, И.С. Тургенев владел одновременно родовой особенностью любого русского писателя-классика - редчайшим чувством свободы от всего временного, конечного, личного и эгоистического, от всего субъективно-пристрастного, замутняющего остроту зрения, широту взгляд, полноту художественного восприятия. В смутные для России годы И.С. Тургенев создаёт стихотворение в прозе "Русский язык". Горькое сознание глубочайшего национального кризиса, переживаемого тогда Россией, не лишило И.С. Тургенева надежды и веры. Эту веру и надежду давал ему наш язык.

Итак, изображение русского национального характера отличает русскую литературу в целом. Поиски героя, нравственно гармоничного, ясно представляющего себе границы добра и зла, существующего по законам совести и чести, объединяют многих русских писателей. Двадцатый век (особенная вторая половина) ещё острее, чем девятнадцатый, ощутил утрату нравственного идеала: распалась связь времён, лопнула струна, что так чутко уловил А.П. Чехов (пьеса "Вишнёвый сад"), и задача литературы - осознать, что мы не "Иваны, не помнящие родства". Особо хочется остановиться на изображении народного мира в произведениях В.М. Шукшина. Среди писателей конца двадцатого века именно В.М. Шукшин обратился к народной почве, считая, что люди, которые сохранили "корни", пусть подсознательно, но тянулись к духовному началу, заложенному в народном сознании, заключают в себе надежду, свидетельствуют о том, что мир ещё не погиб.

Говоря об изображении народного мира В.М. Шукшиным, мы приходим к выводу, что писатель глубоко постиг природу русского национального характера и показал в своих произведениях, о каком человеке тоскует русская деревня. О душе русского человека В.Г. Распутин пишет в рассказе "Изба". Писатель обращает читателей к христианским нормам простой и аскетической жизни и одновременно, к нормам храброго, мужественного делания", созидания, подвижничества. Можно сказать, что рассказ возвращает читателей в духовное пространство древней, материнской культуры. В повествовании заметна традиция житийной литературы. Суровая, аскетическая жизнь Агафьи, её подвижнический труд, любовь к родной земле, к каждой кочке и каждой травинке, возведшие "хоромины" на новом месте - вот моменты содержания, роднящие рассказ о жизни сибирской крестьянки с житием. Есть в рассказе и чудо: несмотря на "надсаду", Агафья, построив избу, проживает в ней "без одного года двадцать лет", то есть будет награждена долголетием. Да и изба, поставленная её руками, после смерти Агафьи будет стоять на берегу, будет долгие годы хранить устои вековой крестьянской жизни, не даст им погибнуть и в наши дни.

Сюжет рассказа, характер главной героини, обстоятельства её жизни, история вынужденного переезда - всё опровергает расхожие представления о лености и приверженности к пьянству русского человека. Следует отметить и главную особенность судьбы Агафьи: "Здесь (в Криволуцкой) Агафьин род Вологжиных обосновался с самого начала и прожил два с половиной столетия, пустив корень на полдеревни". Так объясняется в рассказе сила характера, упорство, подвижничество Агафьи, возводящей на новом месте свою "хоромину", избу, именем которой и назван рассказ. В повествовании о том, как Агафья ставила свою избу на новом месте, рассказ В.Г. Распутина подходит близко к житию Сергия Радонежского. Особенно близко - в прославлении плотницкого дела, которым владел добровольный помощник Агафьи, Савелий Ведерников, заслуживший у односельчан меткое определение: у него "золотые руки". Всё, что делают "золотые руки" Савелия, сияет красотой, радует глаз, светится. "Сырой тёс, а как лёг доска к доске на два блестящих, играющих белизной и новизной ската, как засиял уже в сумерках, когда, пристукнув в последний раз по крыше топором, спустился Савелий вниз, будто свет заструился над избой и встала она во весь рост, сразу вдвигаясь в жилой порядок".

Не только житие, но и сказка, легенда, притча отзываются в стилистике рассказа. Как и в сказке, после смерти Агафьи изба продолжает их общую жизнь. Не рвётся кровная связь избы и Агафьи, её "выносившей", напоминая людям и по сей день о силе, упорстве крестьянской породы.

В начале века С. Есенин назвал себя "поэтом золотой бревенчатой избы". В рассказе В.Г. Распутина, написанном в конце XX века, изба сложена из потемневших от времени брёвен. Только идёт сияние под ночным небом от новенькой тесовой крыши. Изба - слово-символ - закрепляется в конце XX века в значении Россия, родина. С символикой деревенской реалии, с символикой слова связан притчевый пласт рассказа В.Г. Распутина.

Итак, в центре внимания русской литературы традиционно остаются нравственные проблемы, наша задача - донести до учащихся жизнеутверждающие основы изучаемых произведений. Изображение русского национального характера отличает русскую литературу в поисках героя, нравственно гармоничного, ясно представляющего себе границы добра и зла, существующего по законам совести и чести, объединяют многих русских писателей.

РУССКАЯ ПРОЗА В 50-90-е ГОДЫ

Планы к обзорным темам

В структуру обзорного раздела «Русская проза в 50-90-е годы» школьная программа по литературе и учебник для 11-го класса (4-е изд., 1999 г., под ред. В. П. Журавлева) включают значительный круг новых для учащихся выпускного класса понятий и проблем, с которыми связано развитие русской прозы за последние пятьдесят лет: литературный процесс, «оттепель» 1953-1964 гг., «возвращенная литература», воссоединение отечественной культуры и эмигрантской русской литературы, «деревенская» проза, «лейтенантская» проза (произведения о Великой Отечественной войне), «городская» (или «интеллектуальная») проза, историческая романистика и др. С каждым из этих направлений в литературе связан свой круг авторов и названий их книг, в которых воссоздается многослойная картина жизни, постигается судьба человека и судьба Отечества.

Сочетание обязательного чтения включенных в школьную программу произведений с широким читательским выбором позволяет рассматривать то или иное художественное произведение в определенном литературном контексте. Принцип контекстного восприятия не может не повысить интеллектуальный уровень школьных уроков литературы. Всего этого нельзя не учитывать, продумывая пути изучения широкой обзорной темы «Русская проза в 50-90-е годы». На наш взгляд, систему занятий по этому разделу целесообразно строить на сочетании проблемно-тематического обзора с самостоятельным чтением учащимися художественного текста наиболее значимых произведений, с текстуальным анализом самых ярких их страниц. Принципиально важно структуру школьного анализа сделать родственной художественному мышлению автора. От художественного пересказа и выразительного чтения наиболее впечатляющих фрагментов прозаического текста до классной беседы, реферативного сообщения, урока-семинара - таков диапазон приемов и форм работы над произведением.

В обзорном разделе «Русская проза в 50-90-е годы» выделим три темы:

- «Проза о Великой Отечественной войне 50-90-х гг.»

- «Деревенская» проза 60-80-х гг.».

- «Нравственные искания прозаиков этих лет».

При проведении обзорных уроков мы сталкиваемся с недостатком нужных книг, поэтому подготовка к урокам обычно начинается заранее. Учитель, сосредоточив в кабинете все собранные по теме произведения, отводит время для чтения, а перед занятием с помощью ребят организует выставку книг. Оформление выставки, знакомство с ней позволяют рассматривать тему на довольно широком литературном фоне.

На рабочем стенде вывешивается план работы над темой, вопросы и задания для учащихся.

Ключевые вопросы к обзору «Деревенская» проза 60-80-х гг.»

1. Понятие «деревенская» проза. На каких социально-психологических основах она выросла?

2. «Человек трудолюбивой души». Как эти слова раскрывают глубину и цельность нравственного мира крестьянина?

3. Жизнь и судьба русской деревни в истории послереволюционной России:

- «Год великого перелома» и его отражение в романах М. Шолохова «Поднятая целина», Б. Можаева «Мужики и бабы», В. Белова «Кануны».

Роль русского крестьянства в годы Великой Отечественной войны.

Судьба русского крестьянства в годы послевоенного лихолетья. Матрена (А. Солженицын. «Матренин двор»), тетка Дарья (А. Твардовский. «По праву памяти»), Катерина (В. Белов. «Привычное дело»), Настена (В. Распутин. «Живи и помни») - художественные открытия «деревенской» прозы.

Вопросы для обобщающей беседы:

1. Назовите произведения 60-80-х годов, которые связаны с понятием «деревенская» проза. Какие из них были прочитаны вами?

2. Что общего в биографии писателей, которых было принято называть «деревенщиками»? Чем был продиктован их интерес к деревенской жизни, к судьбам крестьянства России?

3. Какое место в произведениях Ф. Абрамова, В. Распутина, В. Астафьева занимают лирические пейзажи? Выразительно прочитайте их.

4. Какие герои «деревенской» прозы нарисованы с явной симпатией? Чем они привлекли внимание к себе?

5. Какой смысл писатели вкладывали в слова «лад», «зов земли»?

6. Какой смысл содержат в себе слова: «Россия, которую мы потеряли»?

План уроков по романам Ф. Абрамова.

Задания для учащихся

Урок первый.

1. Страницы жизни и творчества Ф. А. Абрамова. (См. выступление Ф. А. Абрамова в телестудии в Останкино. Его можно прочитать в книге «Пятнадцать вечеров в Останкино» (Литературное обозрение. - 1988. - № 6).

2. Тетралогия «Братья и сестры» - «эпос народной жизни». Поэтика названий романов, составивших тетралогию: «Братья и сестры», «Две зимы и три лета», «Пути-перепутья», «Дом».

3. Архангельская деревня Пекашино - центр романной жизни. Хроника села Пекашино (40-70-е гг.).

Роман «Братья и сестры».

1. «Война. Вся деревня сбита в один кулак».

2. «Великий подвиг русской бабы, открывшей в 1941 году «второй фронт». В дом Пряслиных пришла похоронка (гл. 15, 45).

3. Пряслины. «Поколение деревенских мальчишек и девчонок, которые на своих плечах войну вытянули».

Обзор романа «Братья и сестры» направляется такими вопросами:

Что заставило современного писателя обратиться к повествованию о войне?

Обратимся к первому слову этой темы - война. Как нарисована она? Какое художественное наполнение, осмысление получает этот образ?

Посмотрим, как пережили войну герои Федора Абрамова.

Урок второй . Роман «Две зимы и три лета».

Подготовительная работа учащихся будет связана с анализом ключевых эпизодов:

1. День Победы в Пекашино (часть первая, гл. 5).

Чем вы объясните внутренний драматизм этой главы?

Деревня, пекашинские бабы глазами вернувшегося с фронта Ильи Нетесова. Почему писатель избирает такой угол зрения?

2. Один день в доме Пряслиных: возвращение Михаила с лесозаготовок - эпизоды о спасительной силе любви и братства.

Как передается их настроение? (Часть первая, гл. 1.)

3. «Вот она, ее выстраданная радость: пряслинская бригада на пожне!» (Часть вторая, гл. 16.)

Каково эмоциональное наполнение этой главы?

Как нарисован здесь образ матери Анны Пряслиной?

4. Трагические судьбы Ильи Нетесова, Трофима Лобанова, Митрия Репишного. Что нового они добавляют к размышлениям читателя о времени, пережитом героями романа Ф. Абрамова?

Сообщения учащихся, построенные на анализе эпизодов трагического наполнения: возвращение с трудового фронта и смерть Митрия Репишного (часть первая, гл. 8); возвращение из плена и смерть Трофима Лобанова (часть вторая, гл. 7); трагедии в доме Ильи Нетесова.

Урок третий . Роман «Дом».

Пекашино в 70-е годы.

Проблемы «сытой» деревни.

Михаил Пряслин и Егорша Ставров: два характера - две судьбы.

- «Чем живем-кормимся». Какое отражение эта тема нашла в романе «Дом» и в публицистике Ф. Абрамова? (См. его книгу «Чем живем-кормимся».)

Повести Валентина Распутина «Живи и помни», «Последний срок», «Прощание с Матерой», «Пожар», рассказы «Женский разговор», «Изба».

В качестве эпиграфа к сдвоенному уроку по произведениям В. Распутина возьмем слова, сказанные писателем в беседе с журналистом Ниной Степановой (Россия. - 1998. - № 5): «До могилы буду талдычить о душе, о совести…»

План урока «Нравственные проблемы в произведениях В. Распутина»

1. Слово о писателе.

2. Повесть - излюбленный жанр Валентина Распутина. Ее своеобразие.

3. Природа как живописный и музыкальный камертон повествования в произведениях «Живи и помни», «Прощание с Матерой».

4. Распутинские старухи - воплощение нравственного идеала, который передан предками. Роль внутреннего монолога в раскрытии их внутреннего мира.

5. Высокий уровень философского осмысления событий, происходящих в деревне.

6. Стилистический комментарий к эпизодам повести «Прощание с Матерой»: «Сцена на кладбище», «Прощание Дарьи с избой», «Последний сенокос на Матере», финал повести.

7. «Прощание с Матерой», «Пожар» - повествовательная дилогия. Развитие их мотивов в рассказе «Изба».

8. Усиление публицистических тенденций в творчестве Валентина Распутина, который пишет об опасности беспамятства, «архаровщины».

План работы над произведениями Виктора Астафьева

1. Слово о писателе. Биография души, философия жизни, выраженные в очерке Астафьева «Сопричастный всему живому». (Литература в школе. - 1989. - № 2.)

2. Повесть «Последний поклон». Ее автобиографический, исповедальный характер. Картины, ожившие в памяти сердца писателя.

3. Природа и человек. Мифологические мотивы и их роль в романе «Царь-рыба». Повествование в рассказах - жанр этой книги. Трагичность судьбы таежных поселков, разделивших судьбу распутинской Матеры.

4. Роман «Печальный детектив». Жанр судебной хроники. Размышления писателя над «больными» вопросами: «Как жить?», «Как жить дальше?», «Как жить среди народа?» Центральный герой романа.

5. Роман «Прокляты и убиты». (Его целесообразно рассмотреть в рамках обзора прозы о Великой Отечественной войне.)

Проза о Великой Отечественной войне 50-90-х гг.

Без опыта прошедшей войны я не мыслю себя и даже думаю, что без этого опыта я теперь не могла бы писать.

О. Берггольц

Под словами известной поэтессы мог бы подписаться каждый из писателей фронтового поколения. В 40-е годы в литературе о Великой Отечественной войне сильнее всего был выражен героико-патриотический аспект. Призывно звучала песня «Священная война» (муз. Б. Александрова на слова, которые приписывали В. Лебедеву-Кумачу). А. Сурков в своем обращении к солдатам повелительно провозглашал: «Вперед! В наступленье! Назад - ни шагу!» «Науку ненависти» проповедовал М. Шолохов. «Народ бессмертен», - утверждал В. Гроссман.

Осмысление войны как величайшей трагедии народа пришло в конце 50-х - начале 60-х годов. С именами Григория Бакланова, Василия Быкова, Константина Воробьева, Владимира Богомолова, Юрия Бондарева связана вторая волна военной прозы. В критике она была названа «лейтенантской» прозой: артиллеристы Г. Бакланов и Ю. Бондарев, пехотинцы В. Быков и Ю. Гончаров, кремлевский курсант К. Воробьев на войне были лейтенантами. За их повестями закрепилось и другое название - произведения «окопной правды». В этом определении значимы оба слова. Они отражают стремление писателей отразить сложный трагический ход войны «так, как это было» - с предельной правдой во всем, во всей обнаженной трагедии.

Предельная приближенность к человеку на войне, окопная жизнь солдат, судьба батальона, роты, взвода, события, совершающиеся на пяди земли, сосредоточенность на отдельном боевом эпизоде, чаще всего трагедийном, - вот что отличает повести В. Быкова «Круглянский мост», «Атака с ходу», Г. Бакланова «Пядь земли», Ю. Бондарева «Батальоны просят огня», Б. Васильева «А зори здесь тихие…». В них «лейтенантский» угол зрения смыкался с «солдатским» взглядом на войну.

Личный фронтовой опыт писателей, пришедших в литературу непосредственно с переднего края, подсказывал им делать упор на описании трудностей жизни на войне. Они считали их преодоление подвигом не меньшим, чем совершенный при исключительных обстоятельствах героический поступок.

Такая точка зрения не была принята официальной критикой. В дискуссионных критических статьях зазвучали термины «ремаркизм», «заземление подвига», «дегероизация». Рождение подобных оценок нельзя считать случайностью: уж очень непривычно было глядеть на войну из окопов, откуда ведут огонь, ходят в атаку, но где ко всему этому еще и… живут люди. Г. Бакланов, В. Быков, Б. Васильев, В. Богомолов писали о войне безвестной, что проходила южнее, западнее ли, но в стороне от главных ударов. Ситуации, в которых оказывались солдаты, от этого не становились менее трагедийными.

Жесточайшие споры вокруг «большой» и «малой» правды о войне, которые имели место в начале 60-х годов, выявили истинные ценности военной прозы, которая приводила к новому осмыслению самой сути происходящего на фронте.

Война совсем не фейерверк,

А просто трудная работа,

черна от пота,

Скользит по пахоте пехота.

В этих стихах М. Кульчицкого передана суть тех открытий, которые делали писатели Григорий Бакланов, Василь Быков, Анатолий Ананьев, Юрий Бондарев. В этом перечне имен нужно упомянуть и Константина Воробьева. По словам А. Твардовского, он сказал «несколько новых слов о войне» (имеются в виду повести К. Воробьева «Убиты под Москвой», «Крик», «Это мы, Господи!»). Эти «новые слова», сказанные писателями фронтового поколения, отмечены пафосом великой трагедии, необратимость которой вызывала слезы горечи и бессилия, звала к суду и возмездию.

Вот общие вопросы по теме «Проза о Великой Отечественной войне (80-90-е годы)». (Записи для информационных карточек.)

И длится суд десятилетий,

И не видать ему конца.

А. Твардовский

Открытия «солдатской» прозы. Повесть В. Кондратьева «Сашка».

К. Симонов: «История Сашки - это история человека, оказавшегося в самое трудное время в самом трудном месте, на самой трудной должности - солдатской».

В. Кондратьев: «Сашка» - «лишь малая толика того, что нужно рассказать о Солдате, Солдате-победителе».

В. Быков - В. Кондратьеву: «Вы обладаете завидным качеством - хорошей памятью на все, что касается войны…»; «Адамович прав, «Селижаровский тракт» - самая сильная Ваша вещь, сильнее «Сашки»… Там - выдранный с мясом и кровью кусок войны, непридуманный и неприглаженный, такой, каким и был в те годы. Я очень рад, что появились Вы и сказали свое слово о пехоте».

В. Кондратьев - В. Астафьеву: «Главное сейчас - черствый хлеб правды, без слюней. А правда и стиль продиктует, и манеру, а так пустые это разговоры. Я и не знал, писавши «Сашку», что у меня «инверсии» и какие-то «эллиптические предложения». Писал как Бог на душу положил, чуя, что вещь эту именно так и надо писать, не по-другому».

В. Астафьев - В. Кондратьеву: «Месяц читал твоего «Сашку»… Очень хорошую, честную и горькую книгу собрал».

«Сашка» - литературный дебют В. Кондратьева, которому было тогда под 60: «Видимо, подошли лета, пришла зрелость, а с нею и ясное понимание, что война-то - это самое главное, что было у меня в жизни… Начали мучить воспоминания, даже запахи войны ощущал, не забыл, хотя шли уже 60-е годы, жадно читал военную прозу, но тщетно искал и не находил в ней «своей войны». Понял, что о «своей войне» рассказать могу только я сам. И я должен рассказать. Не расскажу - какая-то страничка войны останется нераскрытой». «Поехал весной 62-го подо Ржев. Протопал 20 километров пехом до самой своей бывшей передовой, увидел ту истерзанную всю, всю испещренную воронками ржевскую землю, на которой валялись еще и ржавые пробитые каски, и солдатские котелки… торчали еще оперения невзорвавшихся мин, увидел - это было самым страшным - незахороненные останки тех, кто воевал здесь, может быть, тех, кого знал, с кем хлебал из одного котелка жидню-пшенку или с кем жался в одном шалашике при минном обстреле, и меня поразило: об этом писать можно только строгую правду, иначе это будет только безнравственно».

Движение прозы о Великой Отечественной войне можно представить так: от книги В. Некрасова «В окопах Сталинграда» - к произведениям «окопной правды» - к роману-эпопее (трилогия К. Симонова «Живые и мертвые», дилогия В. Гроссмана «Жизнь и судьба», дилогия В. Астафьева «Прокляты и убиты»).

В середине 90-х годов, в канун 50-летия со дня окончания войны, четыре признанных писателя публикуют свои новые произведения о войне.

Виктор Астафьев, роман «Прокляты и убиты».

Георгий Владимов, роман «Генерал и его армия».

Александр Солженицын, рассказ «На краях».

Григорий Бакланов, роман «И тогда приходят мародеры».

Все эти произведения представляют собой новые подходы к осмыслению Великой Отечественной войны, содержат в себе серьезные обобщения: о цене победы, о роли исторических лиц (Сталина, Жукова, Хрущева, генерала Власова), о послевоенной судьбе фронтового поколения.

Роман Виктора Астафьева

«Прокляты и убиты»

(1992-1994)

Роман В. Астафьева «Прокляты и убиты» читается тяжело, с большим эмоциональным напряжением. Писатель однажды сказал, что его воспоминания о войне «немилосердны». И это действительно так. «Немилосердно» описана жизнь 201-го запасного полка в лагере, похожем на гулаговскую «чертову яму». «Немилосердно» и сурово изображение форсирования Днепра, закрепления на правом берегу, борьбы за «плацдарм». Критик Валентин Курбатов, который часто бывал у Виктора Астафьева в Овсянке, почувствовал, что писатель устал от того перенапряжения духовных сил, которых потребовала работа над романом. И читателю нет пощады!

Сказанное о характере авторского повествования в романе «Прокляты и убиты» заставляет вспомнить слова В. Быкова, написанные в повести «Карьер». Агеев-старший говорит сыну: «Знаний о войне у вас хватает. Но вот атмосфера времени - это та тонкость, которую невозможно постичь логически. Это постигается шкурой. Кровью. Жизнью. Вам этого не дано». В. Астафьев постиг войну шкурой. Кровью. Жизнью. Отсюда та истовость, страстность, с какой он пишет о событиях 1942-1943 гг.

Мы оказались не готовыми к восприятию такой правды, которую отстаивает В. Астафьев. А без душевной боли нет собственного знания истории. Книги о войне рождаются и живут в атмосфере воспоминаний. И у Астафьева в разные годы были разными и характер воспоминаний, и отношение к прошлому. В этом мы убеждаемся, сравнивая его произведения, написанные в разные годы, например «Пастух и пастушка. Современная пастораль» (1971) и роман «Прокляты и убиты» (90-е гг.).

Астафьев считал, что память о пережитом не умирает; напротив, растет внутренняя потребность «рассказать о самом главном, осмыслить происшедшее масштабно, глубоко, с общечеловеческих позиций. Идущие вослед должны знать правду о войне, очень жестокую, но необходимую, чтобы, познавая, сострадая, негодуя, извлекать из прошлого уроки». В этом высказывании писателя обозначен широкий спектр чувств, которые испытывает читатель, знакомясь с новой книгой о войне. И роман «Прокляты и убиты» вызвал по прочтении разнородные чувства. Посмотрим на него глазами писателей и критиков.

«Черное зеркало» - так назвал свою статью Игорь Штокман. «За что прокляты?» - вопрос вынесен в название статьи Л. Аннинского. «А что, если вся страна наша чертова яма?» - вопрошает А. Немзер. «Прокляты и убиты» - это не проза, - считает В. Леонович. - Это вопль к нашему сердцу, к нашему разумению, к памяти». А. И. Дедков, не принимая романа, не разделяя его разоблачительного пафоса, называет Астафьева «подзадержавшимся свидетелем обвинения», «живописующим и проклинающим полвека спустя». А писатель Кураев, назвавший роман «Прокляты и убиты» «потрясающей, душу обжигающей книгой», воскликнул: «Как не хочется, чтобы это было правдой!»

Признанный авторитет в вопросах военной прозы, да и сам большой мастер, Григорий Бакланов на вопрос ведущего телепрограммы «Без ретуши» о трех лучших произведениях о войне тут же назвал роман Г. Владимова «Генерал и его армия», чуть помедлив, вспомнил «В окопах Сталинграда» В. Некрасова и завершил романом Гроссмана «Жизнь и судьба».

В этот ряд по праву памяти могли бы встать и книги самого Г. Бакланова, и В. Быкова, и К. Воробьева, и Ю. Бондарева. Но в этот ряд Бакланов не включил книгу Астафьева «Прокляты и убиты». Сказалось природное художественное чутье. Оно ему подсказало: книга Астафьева из другого ряда.

Сам же В. Астафьев перечеркнул всю военную прозу, говоря: «Я не был на той войне, что описана в сотнях романов и повестей… К тому, что написано о войне, я как солдат никакого отношения не имею. Я был на совершенно другой войне… Полуправда нас измучила…»

Вопросы и задания для аналитической беседы о романе В. Астафьева

1. Роман «Прокляты и убиты» - произведение автобиографическое. Что вам помогло почувствовать это? Что вам не позволило усомниться в правдивости авторского свидетельства о происходящем?

2. Какие эпизоды произвели на вас самое сильное впечатление? Объясните почему.

3. Ничего - ради интриги! Можно ли так определить основные принципы сюжетосложения романа?

4. Название первой части романа - «Чертова яма». Какие описания, детали делают этот образ ключевым?

5. Назовите героев романа «Прокляты и убиты». Какое представление о них вы составили на основе первой части романа?

6. В картине форсирования Днепра нет ничего от батальной беллетристики. Покажите, что такое заключение правомерно.

7. У каждого писателя, кто писал о войне, своя память о смерти. Своя и у В. Астафьева. Прокомментируйте подобные эпизоды. Как они соотносятся с заглавием романа? Как вы его понимаете?

«ДЕРЕВЕНСКАЯ» ПРОЗА 60-80-х годов

Понятие «деревенская» проза появилось в начале 60-х годов. Это одно из наиболее плодотворных направлений в нашей отечественной литературе. Оно представлено многими самобытными произведениями: «Владимирские проселки» и «Капля росы» Владимира Солоухина, «Привычное дело» и «Плотницкие рассказы» Василия Белова, «Матренин двор» Александра Солженицына, «Последний поклон» Виктора Астафьева, рассказы Василия Шукшина, Евгения Носова, повести Валентина Распутина и Владимира Тендрякова, романы Федора Абрамова и Бориса Можаева. В литературу пришли сыновья крестьян, каждый из них мог сказать о себе те самые слова, которые написал в рассказе «Угощаю рябиной» поэт Александр Яшин: «Я есть сын крестьянина… Меня касается все, что делается на этой земле, на которой я не одну тропку босыми пятками выбил; на полях, которые еще плугом пахал, на пожнях, которые исходил с косой и где метал сено в стога».

«Я горжусь тем, что я вышел из деревни», - говорил Ф. Абрамов. Ему вторил В. Распутин: «Я вырос в деревне. Она меня вскормила, и рассказать о ней - моя обязанность». Отвечая на вопрос, почему он пишет в основном о деревенских людях, В. Шукшин сказал: «Я не мог ни о чем рассказывать, зная деревню… Я был здесь смел, я был здесь сколько возможно самостоятелен». С. Залыгин в «Интервью у самого себя» писал: «Я чувствую корни своей нации именно там - в деревне, в пашне, в хлебе самом насущном. Видимо, наше поколение - последнее, которое своими глазами видело тот тысячелетний уклад, из которого мы вышли без малого все и каждый. Если мы не скажем о нем и его решительной переделке в течение короткого срока - кто же скажет?»

Не только память сердца питала тему «малой родины», «милой родины», но и боль за ее настоящее, тревога за ее будущее. Исследуя причины острого и проблемного разговора о деревне, который вела литература в 60-70-е годы, Ф. Абрамов писал: «Деревня - это глубины России, почва, на которой выросла и расцвела наша культура. Вместе с тем научно-техническая революция, в век которой мы живем, коснулась деревни очень основательно. Техника изменила не только тип хозяйствования, но и самый тип крестьянина… Вместе со старинным укладом уходит в небытие нравственный тип. Традиционная Россия переворачивает последние страницы своей тысячелетней истории. Интерес ко всем этим явлениям в литературе закономерен… Сходят на нет традиционные ремесла, исчезают местные особенности крестьянского жилища, которые складывались веками… Серьезные потери несет язык. Деревня всегда говорила на более богатом языке, чем город, сейчас эта свежесть выщелачивается, размывается…»

Деревня представилась Шукшину, Распутину, Белову, Астафьеву, Абрамову воплощением традиций народной жизни - нравственных, бытовых, эстетических. В их книгах заметна потребность окинуть взглядом все, что связано с этими традициями, и то, что их ломало.

«Привычное дело» - так названа одна из повестей В. Белова. Этими словами можно определить внутреннюю тему многих произведений о деревне: жизнь как труд, жизнь в труде - привычное дело. Писатели рисуют традиционные ритмы крестьянских работ, семейные заботы и тревоги, будни и праздники. В книгах много лирических пейзажей. Так, в романе Б. Можаева «Мужики и бабы» обращает на себя внимание описание «уникальных в мире, сказочных заливных приокских лугов», с их «вольным разнотравьем»: «Любил Андрей Иванович луга. Это где еще на свете имеется такой же вот божий дар? Чтоб не пахать и не сеять, а время подойдет - выехать всем миром, как на праздник, в эти мягкие гривы да друг перед дружкой, играючи косой, одному за неделю намахать духовитого сена на всю зиму скотине… Двадцать пять! Тридцать возов! Если и ниспослана русскому мужику благодать божья, то вот она, здесь, перед ним расстилается, во все стороны - глазом не охватишь».

В главном герое романа Б. Можаева открывается самое сокровенное, то, что писатель связывал с понятием «зов земли». Через поэзию крестьянского труда он показывает естественный ход здоровой жизни, постигает гармонию внутреннего мира человека, живущего в ладу с природой, радующегося ее красоте.

Вот еще одна подобная зарисовка - из романа Ф. Абрамова «Две зимы и три лета»: «…Мысленно беседуя с детьми, угадывая по следам, как они шли, где останавливались, Анна и не заметила, как вышла к Синельге. И вот он, ее праздник, ее день, вот она, выстраданная радость: пряслинская бригада на пожне! Михаил, Лиза, Петр, Григорий…

К Михаилу она привыкла - с четырнадцати лет за мужика косит и равных ему косарей теперь во всем Пекашине нет. И Лизка тоже ведет прокос - позавидуешь. Не в нее, не в мать, в бабку Матрену, говорят, ухваткой. Но малые-то, малые! Оба с косками, оба бьют косками по траве, у обоих трава ложится под косками… Господи, да разве думала она когда-нибудь, что увидит эдакое чудо!»

Писатели тонко чувствуют глубинную культуру народа. Осмысляя его духовный опыт, В. Белов подчеркивает в книге «Лад»: «Работать красиво не только легче, но и приятнее. Талант и труд неразрывны». И еще: «Для души, для памяти нужно было построить дом с резьбою, либо храм на горе, либо сплести такое кружево, от которого дух захватит и загорятся глаза у далекой праправнучки.

Потому что не хлебом единым жив человек».

Эту истину исповедуют лучшие герои Белова и Распутина, Шукшина и Астафьева, Можаева и Абрамова.

В их произведениях нужно отметить и картины жестокого разорения деревни, сначала во время коллективизации («Кануны» В. Белова, «Мужики и бабы» Б. Можаева), потом в годы войны («Братья и сестры» Ф. Абрамова), в годы послевоенного лихолетья («Две зимы и три лета» Ф. Абрамова, «Матренин двор» А. Солженицына, «Привычное дело» В. Белова).

Писатели показали несовершенство, неустроенность повседневной жизни героев, несправедливость, чинимую над ними, их полную беззащитность, что не могло не привести к вымиранию русской деревни. «Тут ни убавить, ни прибавить. Так это было на земле», - скажет об этом А. Твардовский. Красноречива «информация к размышлению», содержащаяся в «Приложении» к «Независимой газете» (1998, № 7): «В Тимонихе, родной деревне писателя Василия Белова, умер последний мужик Фауст Степанович Цветков.

Ни одного мужика, ни одной лошади. Три старухи».

А чуть раньше «Новый мир» (1996, № 6) опубликовал горькое, тяжелое размышление Бориса Екимова «На распутье» со страшными прогнозами: «Нищие колхозы проедают уже завтрашний и послезавтрашний день, обрекая на еще большую нищету тех, кто будет жить на этой земле после них… Деградация крестьянина страшнее деградации почвы. А она - налицо».

Подобные явления позволили говорить о «России, которую мы потеряли». Вот и «деревенская» проза, начавшаяся с поэтизации детства и природы, кончилась сознанием великой утраты. Не случаен же мотив «прощания», «последнего поклона», отраженный и в названиях произведений («Прощание с Матерой», «Последний срок» В. Распутина, «Последний поклон» В. Астафьева, «Последняя страда», «Последний старик деревни» Ф. Абрамова), и в главных сюжетных ситуациях произведений, и предчувствиях героев. Ф. Абрамов нередко говорил, что Россия прощается с деревней как с матерью.

Чтобы высветить нравственную проблематику произведений «деревенской» прозы, поставим перед одиннадцатиклассниками такие вопросы:

Какие страницы романов и повестей Ф. Абрамова, В. Распутина, В. Астафьева, Б. Можаева, В. Белова написаны с любовью, печалью и гневом?

Почему первопланным героем «деревенской» прозы стал человек «трудолюбивой души»? Расскажите о нем. Что тревожит, беспокоит его? Какие вопросы задают себе и нам, читателям, герои Абрамова, Распутина, Астафьева, Можаева?

«ГОД ВЕЛИКОГО ПЕРЕЛОМА» В ЛИТЕРАТУРЕ 60-80-х годов

«Год великого перелома» - под таким названием вошла в историю пора «сплошной коллективизации»; она захватила 1929-1930 годы. В литературе это историческое явление отражено широко. Это и понятно: большое, переломное событие всегда находит свое многоаспектное освещение. В 30-е годы вышли такие произведения, как «Поднятая целина» М. Шолохова, «Страна Муравия» А. Твардовского, были написаны повести А. Платонова «Котлован», «Впрок». В 60-80-е годы были опубликованы такие книги, как «На Иртыше» С. Залыгина, «Мужики и бабы» Б. Можаева, «Кануны» и «Год великого перелома» В. Белова, «Овраги» С. Антонова, «Касьян Остудный» И. Акулова, «Перелом» Н. Скромного, «Кончина», «Пара гнедых», «Хлеб для собаки» В. Тендрякова. Свое слово о коллективизации сказали В. Гроссман в романе «Жизнь и судьба», В. Быков в повестях «Знак беды», «Облава», А. Твардовский в поэме «По праву памяти», Ф. Абрамов в повести «Поездка в прошлое». Эти произведения составят основу обзорных занятий на тему «Год великого перелома» в литературе 60-80-х годов».

Наличие такого количества произведений на одну тему делает желательной классную выставку книг. Ее оформление, знакомство с представленной на выставке литературой поможет включить в подготовку к уроку значительную часть класса. Начало обзорного занятия может пройти в форме защиты читательского формуляра. Она предполагает ответы на такие вопросы: какие произведения, названные здесь, вы читали? Чем был определен ваш выбор? Чем вы объясняете такой повышенный интерес писателей к теме коллективизации? Какие аспекты этой темы они отразили в своих произведениях? Почему эти книги приобрели остросовременное звучание? Постановка подобных вопросов предполагает обзорно-концептуальный подход к занятиям по данной теме. Он позволит сочетать общие характеристики с достаточно подробным рассмотрением отдельных произведений, например романов Б. Можаева «Мужики и бабы», «Кануны» В. Белова.

Некоторые имена, названные здесь, мало знакомы школьникам, поэтому одна из забот учителя - представить писателей, привести их высказывания, сослаться на важные факты их биографии и т. п. При этом необходимо подчеркнуть: слово современного писателя продиктовано потребностью понять истоки наших бед. Слово их звучит публицистически остро и требовательно: «Возродить в крестьянстве крестьянское!» - так названа одна из статей В. Белова. В очерке Б. Можаева «Мужик» говорится:

«Пора уже понять простую истину - все начинается с земли, только она может дать несравнимую ни с чем - ни с нефтью, ни с золотом, ни с алмазами самую скорую прочную отдачу - богатство… Не бывает крепкой державы, земля которой не кормит свой народ… Мужик должен возродиться, если мы хотим жить в достатке и быть независимым государством. Мужик-кормилец. Не беспорточник, а работящий, преуспевающий - и работник и предприниматель. Хозяин…

А для того, чтобы он не только вернулся, но и утвердился, нам надо изменить всю систему землепользования, разобраться в том, что же произошло в 1929-1930 годах? Что же надо сделать для этого?

Для начала самую малость: признать сталинскую коллективизацию преступлением против народа».

Сплошную коллективизацию Б. Можаев называет «трясучей лихоманкой - кулакоманией», «кромешным адом», «жестокой порой головотяпства», «вселенским геноцидом», который, уничтожив мужика, осиротил деревню и оставил землю беспризорной. С перегибов коллективизации и началось размывание нравственного чувства хозяина на земле, что постепенно обернулось разрушением духовного начала. Именно об этом писал Ф. Абрамов в открытом письме землякам «Чем живем-кормимся».

Боль и тревога, с какой говорят современные писатели о нравственных потерях народа, о том, что произошло с российской деревней, рождали у них желание «разобраться, как испокон веков крестьянская вселенная устроена была». Это намерение В. Белов осуществил в своей книге о народной эстетике «Лад» и в первой книге «Канунов», а Б. Можаев - в романе «Мужики и бабы».

Как считали В. Белов и Б. Можаев, деревня жила до 1929 года в одних ритмах, после 1929 - в других. Этого не почувствуешь, если торопливо перелистаешь страницы первых книг романов «Кануны» и «Мужики и бабы» и сразу обратишься к событиям, связанным с коллективизацией. Сам Б. Можаев настаивал: «Первый и второй тома надо рассматривать как единую книгу. Первый рассказывает о крестьянстве в предгрозье, второй обращен к переломной поре в крестьянском мире».

Вот почему мы считаем целесообразным начинать разговор о романе «Мужики и бабы» с постижения внутреннего мира первой книги, общая тональность которой подчеркнута эпиграфом:

С отрадой, многим незнакомой,

Я вижу полное гумно,

Избу, покрытую соломой,

С резными ставнями окно…

Ощущаешь глубокую сопричастность автора этому миру, погружение в его атмосферу. Большое село Тиханово, добротные дома мужиков, привычные ритмы крестьянских работ, семейные заботы и тревоги, труд и праздники… Обо всем этом ведет свое неторопливое повествование автор. Внимание к нему направлялось такими вопросами, которые давались для домашнего обдумывания:

Задание № 1. На примере первой книги романа покажите, насколько справедливо утверждение: «Роман Б. Можаева силен не своими мыслями, а своими картинами». Какие картины деревенской жизни отличаются особой выразительностью? Как с ними соотносится эпиграф к роману? Подготовьте выразительное чтение или художественный пересказ отдельных фрагментов и эпизодов.

Выполняя эти задания, ученики почувствуют, какое богатство зарисовок, красок, образов возникает на страницах романа, насколько они художественно убедительны и оправданны. Выразительное чтение отрывков из романа, внимание к слову писателя откроют ученикам разные грани таланта Можаева-прозаика. Он предстанет перед ними и как бытописатель, и как психолог, и как пейзажист.

Задание № 3. Покажите, как реализована в романе В. Белова мысль писателя: «Не хлебом единым жив человек». Рассмотрите серию эпизодов, в которых В. Белов развивает важную художественную идею: в союзе с природой, в гармонии с ней человек «создавал себя и высокую красоту своей души, отраженную в культуре труда».

От учеников требовалось не только воспроизвести серию эпизодов, описаний (мечта Павла Пачина построить чудо-мельницу, которая будет «махать крыльями над всей Шибанихой, над всем белым светом», описание сосны-великанши, что стояла, «будто заколдованная»; одна из традиций русской деревни - люди «пришли на помочи». И вот она, выстраданная радость Павла, - его мельница «там, на угоре», словно храм стоит).

Задание № 4. Почему такие эпизоды заняли важное место в романах о коллективизации? Как они перекликаются с требованием В. Белова: «Возродить в крестьянстве крестьянское»? Какой смысл писатель вкладывает в эти слова?

На основе прочитанного учитель помогал старшеклассникам сделать такое заключение: крестьянин - это не только профессия и принадлежность к определенному сословию, это особое состояние души. Оно определялось способностью откликнуться на «зов земли», пережить радость общения с миром природы, потребностью в человеческой открытости перед окружающим миром. Серия картин и эпизодов, о которых речь шла на уроке, раскрывает это состояние души; его можно обозначить одним словом «лад». Это естественное состояние души «сеятеля и хранителя» земли, оно было разрушено во время сплошной коллективизации. В сосредоточенном раздумье писателей о ее последствиях, о глубине трагедии, мере духовных и нравственных потерь все зарисовки, которые раскрывают жизнь крестьянского мира в предгрозье, занимают важное место.

Произведения о коллективизации сильны не только своими картинами, но и своими мыслями. Писатели любят умных, думающих мужиков, к их мнению прислушиваются, дают им возможность высказаться на собраниях, в разговоре с близкими, на мужицких посиделках. Ключевой, проходящей через весь роман «Мужики и бабы» является мысль, высказанная Андреем Ивановичем Бородиным: «Не то беда, что колхозы создают, беда, что их делают не по-людски». В этих словах - весь узел проблем, рассматриваемых Б. Можаевым. На их раскрытие были направлены такие вопросы и задания учащимся:

Задание № 5. Что имеет в виду Андрей Иванович Бородин, говоря, что колхозы «делают не по-людски»? Расскажите об этом подробно.

Задание № 6. «Мужики и бабы» - роман-хроника. В нем много дат. В чем значимость этой детали? Как она помогает нам понять события и само время? С какой целью автор приводит документы? Какие?

Задание № 7. Воспроизведите сцены раскулачивания. Прокомментируйте их.

Задание № 8. Как по мере развития событий нарастает ощущение трагедии? Как идет ее осмысление? Полемичность, дискуссионность романа.

Задание № 9. «Активисты от властей». Их нравственная характеристика. Отношение к ним автора.

Приступая к беседе по заданным вопросам, отметим: в романе Б. Можаева два эпиграфа. Взятые для одного из них пушкинские слова «Да ведают потомки православных / Земли родной минувшую судьбу» обозначают широкую эпическую тему, которая определила хроникальный характер повествования. «Я писал роман-хронику, строго ограниченную определенным временем, а не эпопею о становлении колхоза или о судьбе главного героя», - читаем в эпилоге. Как видим, главное в замысле автора - запечатлеть исторический момент, который известен как «год великого перелома». Жанр хроники оказался предпочтительным не только для Б. Можаева. Хроникальный характер носила первая книга «Поднятой целины», повесть А. Платонова «Впрок» имела подзаголовок «Бедняцкая хроника», С. Залыгин в повести «На Иртыше» писал хронику событий в сибирском селе Крутые Луки. Жанровое обозначение романа В. Белова «Кануны» - «Хроника конца 20-х годов», его же «Год великого перелома» - «Хроника девяти месяцев».

Время властно врывается в художественную ткань произведений, сообщая всем сценам и эпизодам внутреннюю экспрессию, динамику и напряженность. Строго выдержанная хроникальность особенно заметна во второй книге романа «Мужики и бабы». Каждый поворот событий здесь обозначен датой (например, 14, 15, 17, 24, 28 октября). Это значимая деталь в романе, получившая дополнительное усиление: «текущий момент», «сжатые сроки», «последний и решающий час», «предельные рубежи». За этими словами стоят сложнейшие коллизии той поры.

Люди пытаются понять свое время, каждый характеризует его по-своему: «Времечко наступило не до песен и застолиц…», «Наше время лимитировано историей… Подошло время тряхнуть как следует посконную Русь», «Время теперь не то, чтобы нянчиться с тобой», «Время-то какое? Какое время, господи! Содом и Гоморра…», «Время теперь боевое. Революцию никто не отменял».

«Активисты от властей» пытаются опередить время, Б. Можаев не зря называет Возвышаева и его компанию «торопильщиками»: они ведут счет не на месяцы и недели, а на дни и часы. «Теперь насчет сроков. Хлебные излишки внести в течение двадцати четырех часов, считать с данного момента. Кто не внесет к завтрашнему обеду, будет немедленно обложен штрафом. А затем приступим к конфискации имущества», - категорично заявил Возвышаев, самовольно вводя чрезвычайные меры. И это не пустые слова. В романе есть потрясающий эпизод (он приводился на уроке - гл. 6). В сельсовет, где собралась группа по раскулачиванию во главе с Зениным, приходит Прокоп Алдонин для уплаты штрафа (ему и Клюеву в случае неуплаты грозят чрезвычайные меры).

«- Поздно! Время истекло, - строго сказал Зенин.

Нет, извиняюсь. - Прокоп расстегнул пиджак, вынул из бокового кармана часы на золотой цепочке и сказал, поворачивая циферблатом к Зенину: - Смотри! Еще полчаса осталось. Мне принесли повестку ровно в девять. Вот тут моя отметка. - Он положил повестку на стол и отчеркнул ногтем помеченное чернильным карандашом время вручения…

Вот. Ровно семьсот рубликов. Распишитесь в получении, - протянул он Кречеву пачку денег».

Такого оборота дела Зенин не ожидал, и, когда Кречев предложил послать за Клюевым, чтобы и тот внес штраф, последовало решительное «нет»:

«- Ни в коем случае, - заторопился Зенин. - Надо идти. И не мешкая. Приказ есть приказ - и мы должны его исполнить.

Дак еще время не вышло, - колеблясь, возразил Кречев.

Пока дойдем - и срок наступит. Вон, всего двадцать минут осталось! - показал Зенин свои часы, вынув их из брючного кармана. - Пошли!»

Через двадцать минут на дворе Клюева пролилась кровь. И это не единственный в романе трагический эпизод.

Суть ситуации, сложившейся во время сплошной коллективизации, автор в эпилоге характеризует так: «Вся жизнь в Тиханове поднялась на дыбы, как норовистая лошадь». Этот полный экспрессии образ знаком читателю. Вспомним начало двенадцатой главы романа «Поднятая целина»: «Жизнь в Гремячем Логу стала на дыбы как норовистый конь перед трудным препятствием». Что угадывается в этом сходстве метафорических сравнений? Стремление типизировать процессы, происходившие в ту пору в деревне? Желание подчеркнуть, что сплошная коллективизация осуществлялась по одному сценарию и на Дону, и на Рязанщине? В таком случае что нового дает роман Б. Можаева по сравнению с шолоховской «Поднятой целиной»? Такие вопросы не могут не возникнуть на уроках. Однозначный ответ на них вряд ли возможен. Они требуют раздумья. Нужны и внимательное чтение, и глубокая аналитическая работа. Только в этом случае ученикам будет интересна авторская версия «перелома».

Отметим прежде всего, что Б. Можаев, как и М. Шолохов, дает возможность высказаться мужику, по отношению к которому и было совершено насилие. Среди множества высказываний ученики выделили такие:

Если уж зудят руки у начальства, так они все равно перекроят по-своему.

Напрасно упираешься, Андрей. Все равно свалят. Одними налогами задушат.

В этой жизни мы перестали быть хозяевами. Нас просто загоняют в колхозы, как стадо в тырлы. И все теперь становится не нашим: и земля, и постройки, и даже скотина… Все чужое. И сами мы тоже чужие…

Разве есть такое место, где можно пересидеть, пережить эту чертову карусель?

Куда жаловаться?

Такие… не токмо что амбары, души нам повывернут.

Омманут, мужики. Ей-богу, завлекут и омманут.

Это как же иттить в колхоз? Добровольно на аркане?

Прижмут - пойдешь.

Как видим, каждый по-своему осмысливает тот разлад, который начался с коллективизации, но ощущение безнадежности, безысходности сквозит в каждом высказывании. Главную опасность мужики видят в отчуждении их от земли. Острее всех это почувствовал Андрей Иванович Бородин:

«- Не то беда, что колхозы создают; беда, что делают их не по-людски, - усе скопом валят: инвентарь, семена, скотину на общие дворы сгоняют, всю, вплоть до курей… Все под общую гребенку чешут, все валят в кучу. Нет, так работать может только поденщик. А мужику, брат, конец приходит… Мужик - лицо самостоятельное. Хозяин! Мужик - значит, опора и надежа, хозяин, одним словом, человек сметливый, сильный, независимый в делах… За ним не надо приглядывать, его заставлять не надо. Он сам все сделает как следует. Вот какому мужику приходит конец. Придет на его место человек казенный…»

Тревоги, которые высказал Андрей Иванович Бородин, одолевали не только его. Вспомним крестьян из сибирского села Крутые Луки (С. Залыгин. «На Иртыше») - Степана Чаузова, Фофана, Нечая, прислушаемся к их разговорам на мужицких посиделках. Их донимают многие вопросы. «Вот объясни мне, Ягодка Фофан, - допытывался Нечай, - к примеру, я нонче утром слажу с печи, похлебал щей, после - подался в колхозную контору. Спрашиваю: «Что мне, товарищ мой начальник, робить?» Ты подумал, пораскинул: «Подавайся, Нечай, по сено… За Иртыш». А назавтра снова у тебя спрашиваю: куда ты меня определишь?.. Так неужто я после того крестьянин? А?! По-крестьянски-то я с вечера обмечтал, как запрягу, да как мимо кузни проеду… Я кажинный день зараньше себе отмерил, день за день, и вся линия моей жизни складывается. А тут? Ты, значит, будешь думать, а я - сполнять. Год, другой минул - из тебя уже какой-никакой начальник вылупился, ты командовать привычку взял, а я - как тот поросенок с рогулькой на шее: в одну дырку мне рогулька ходу не дает, в другую - и не думай, ходи, где позволено. Так ведь люди - не поросята, их по одной стежке не погонишь, они - разные».

Вот философия жизни истинного крестьянина! Примечательно, что Нечай вступил в колхоз одним из первых, чтобы ясно видеть, что выбрал, а не чувствовать себя «овечкой». Внутренняя свобода, независимость в суждениях, делах и поступках, сама возможность распорядиться собой, своей жизнью, загодя «обмечтать», что делать с утра, - вот что стоит, по мнению С. Залыгина, за словом «хозяин». И в этом он солидарен с В. Беловым, Б. Можаевым, Ф. Абрамовым, которые всей логикой своих произведений утверждают: есть только два способа хозяйствования на земле - свободный и принудительный. Коллективизация с самого начала покоилась на принуждении.

Коллективизация должна была объединить людей, а она, как показали писатели, их разъединила. «Одни безумствуют, сеют ненависть, другие мечутся, страдают, прячутся», - с горечью отмечает Успенский. Эти наблюдения учителя из романа «Мужики и бабы» заставляют нас вспомнить, как в разоренном доме Клюева «сняли иконы вместе с божницами, раскололи в щепки и сожгли на глазах всего народа». Как спустя несколько дней с тихановской церкви сняли колокола, церковь переименовали в дурдом и потом открыли ссыпной пункт (гл. 7).

«Село затаилось в ожидании новых ударов и бедствий». И они пришли. Б. Можаев рисует крестьянский двор в минуту разорения и горя - идет череда раскулачивания (гл. 11, 12). Сами сцены раскулачивания и выселения знакомы нам по роману «Поднятая целина», и как будто бы в их «драматургии» Б. Можаев ничего не меняет. Он, как и Шолохов, идет от жизни. Тем не менее роман «Мужики и бабы» в этой своей части звучит трагичнее. Можаев изображает то, что осталось за рамками «Поднятой целины»: он показывает, с каким размахом готовилось к операции районное начальство: заседания штаба по раскулачиванию, инструктаж представителя райкома, директивы и т. п.

Рекомендовано «начинать одновременно во всех селах, то есть не дать опомниться, застать врасплох», особо опасных кулаков брать под стражу и отправлять с милицией в райцентр, «семьи из домов выселять, с собой не давать никакой скотины, ни добра - вывозить из дому в чем есть». «Во время раскулачивания по райцентру бесцельное хождение запрещается. Все улицы берутся под надзор. Объявляется боевая готовность номер один - круглосуточно. Оружие и боеприпасы, у кого еще не имеется, взять с утра в райкоме» (гл. 11). Своей директивой райком по существу объявлял чрезвычайное положение в районе, а ликвидация кулачества как класса рассматривалась как боевая операция. Писатель показывает, что буквальное понимание директив - свидетельство абсурдности мышления и действий «активистов от властей». Вспомним, например, что говорит Сенечка Зенин своей жене Зинке: «Какая теперь взята линия главного направления? Вот она, ребром поставлена, - Сенечка пристукнул ребром ладони по столу, - линия на обострение классовой борьбы. На о-бо-стрение! Значит, наша задача - обострять… Пока держится такая линия, надо успеть проявить себя на обострении».

И «обостряли»! И проявляли себя! Убедительнее всего этот мотив выражен в эпизодах, где главным действующим лицом был Возвышаев: собрание актива в Гордеевском узле - гл. 9, заседание районного штаба по сплошной коллективизации - гл. 11, кампания по сплошной коллективизации - гл. 13, крестьянские волнения - гл. 14. Каковы мотивы и логика поведения «активистов от властей»? Почему автор называет их «погромщиками»? Эти вопросы выводят нас к размышлениям о теории, философии, которые исповедовали возвышаевы, поспеловы, зенины.

Из 30-х годов пришло к нам выражение «Лес рубят - щепки летят». В романе «Мужики и бабы» его произносит секретарь райкома Поспелов. Отстаивая теорию «классовой обреченности», он говорит: «Мы расчищаем эту жизнь для новых, более совершенных форм. И оперируем целыми классами. Личности тут не в счет». Действительно, во время сплошной коллективизации личность в счет не шла. Кулаком мог оказаться любой. Так, добирая до плановой цифры, объявили кулаком пастуха Рагулина, был арестован Бородин, отказавшийся «кулачить». Перекрывая «процент, спущенный районом», в Тиханове к раскулачиванию и выселению вместо двадцати четырех семей утвердили двадцать семь. «Дополнительно подработаны», - докладывает Зенин Возвышаеву, - «столяры Гужовы» и «кустарь-одиночка, некто фотограф Кирюхин». «Молодцы!» - одобряет Возвышаев. «Орел!» - говорит он о Зенине.

Подобная «подработка» была в духе времени. «Лишняя трагедия» никого не беспокоила, напротив, она украшала плановую отчетность. Яркий тому пример - диалог из повести С. Антонова «Овраги».

«- Неловко, Клим Степанович, кулаков много - два и две десятых процента.

Не может быть!.. Ты что, позабыл, что мы с Острогожским райном соревнуемся! Они к октябрьским шесть процентов раскулачили, а у нас два и две десятых?! Ты, я гляжу, сильно мужиков жалеешь. Вчера в Ефимовке уполномоченного по заготовкам избили. В больнице лежит. Кто бил? Бедняки? Какие они бедняки, если они уполномоченных бьют. Не бедняки они, а подкулачники. Перепиши их всех - и будет у тебя еще полпроцента».

У «торопильщиков» и «погромщиков» была и своя философия. Наиболее откровенно ее выразил в романе Можаева секретарь райкома комсомола Тяпин. В споре с ним по поводу происходящих в районе событий Мария Обухова употребила выражение «пиррова победа».

«- Полководец был такой в древности. Победу одержал ценой жизни своих воинов и в конечном итоге все проиграл.

На круглом добродушном лице Тяпина заиграла младенческая наивная улыбочка:

Дак он же с войском дело имел, а мы с народом, голова! Народ весь не истребишь. Потому что, сколько его ни уничтожают, он тут же сам нарождается. Народ растет, как трава».

Нельзя пройти мимо еще одного эпизода - выгоняют на улицу, ссылают семью участника гражданской войны, бывшего красноармейца Прокопа Алдонина (гл. 12). Мы видим, как проводят последнюю ночь в родном доме пятеро ребятишек, их мать, как пытались помешать им взять узелок с харчами, как неожиданно умер их отец («Одним классовым врагом стало меньше», - спокойно сказал по этому поводу Зенин), и мы поймем, что значит «раскулачивать без мерехлюндий». «И без пощады». С этими словами невольно связывается концовка романа В. Белова «Год великого перелома»: «…В полевой сумке Скачкова хранился толстый граненый карандаш фабрики имени Сакко и Ванцетти. Заостренный с обоих концов, карандаш этот вызывал у хозяина гордость и самоуважение, один конец был синий, другой красный. Разбирая районные списки и следственные дела арестованных недоимщиков, Скачков пользовался двумя концами. Отмеченные синим концом попадали во вторую категорию, красная птичка садилась напротив первой категории…

Жители деревни Ольховицы Данило Семенович Пачин и Гаврило Варфоломеевич Насонов, помеченные красными галочками, согласно девятому пункту, подлежали немедленному расстрелу».

Леденят душу эти строки.

«Не по-людски» начатая и проведенная, коллективизация обернулась для народа нашего тяжелейшей трагедией. Сколько жизней она унесла, сказать никто не может. Называют разные цифры, причем счет идет на миллионы. Рассказ В. Тендрякова «Пара гнедых» заканчивается документальной репликой: «Уинстон Черчилль в своей книге «Вторая мировая война» вспоминает о десяти пальцах Сталина, которые тот показал, отвечая ему на вопрос о цене коллективизации. Десять сталинских пальцев могли, видимо, означать десять миллионов раскулаченных - брошенных в тюрьмы, высланных на голодную смерть крестьян разного достатка, мужчин и женщин, стариков и детей».

До Федора Абрамова дошла другая цифра: «…20 млн. Это неточно. Людей в России не считают. Свиней, конское поголовье считают, сколько кубов леса заготавливают - считают, а людей не считают.

20 млн. И какие 20 млн. Отборные». Эту дневниковую запись Ф. Абрамова мы находим в черновых материалах повести «Поездка в прошлое», опубликованной в журнале «Новый мир» (1989, № 5). Эта запись заставляет вспомнить строки Александра Твардовского:

Тут ни убавить,

Ни прибавить, -

Золотусский И. П. Исповедь Зоила: Статьи, исследования, памфлеты. - М., 1989.

Агеносов В. В., Маймин Е. А., Хайруллин Р. З. Литература народов России. - М., 1995.

Ерофеев Виктор. Русские цветы зла. - М., 1997.

Бондаренко В. Реальная литература. - М., 1996.

Браже Т.Г.

Профессор, доктор педагогических наук, Санкт-Петербургская Академия постдипломного педагогического образования

СЕМЬ СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ 50-80 ГОДОВ ХХ ВЕКА

Аннотация

Статья о незаслуженно забытых русских советских писателях ХХ века.

Ключевые слова: русская классическая литература, долг, совесть, честь.

BRAZE T . G .

Professor, Doctor in Pedagogy, St. Petersburg Academy of Postgraduate Pedagogical Education

SEVEN SOVIET WRITERS OF 50-80 YEARS OF XX CENTURE

Abstract

The article is about the undeservedly forgotten Russian writer of the twentieth century.

Keywords: Russian classical literature, duty, conscience, honor.

Моя цель – напомнить о некоторых талантливых предшественниках российских писателей последнего времени, о развитии нашей литературы от советской эпохи до настоящего времени. Мне хотелось бы, чтобы учителя и читатели помнили о том, что в советское время в советской литературе были писатели очень значимые, талантливые, яркие.

Писатели, родившиеся в 20-е годы прошлого столетия, прошли через годы сталинизма, вынесли на себе все бедствия Великой Отечественной войны и эпоху «оттепели» – это поколение называли «убитым поколением», прозу «лейтенантской», правду – «окопной». Они начинали писать в 50-80-е годы: в тяжелое послевоенной время, в условиях жесткой цензуры, и в 90-х многие из них оказались полузабытыми.

Излюбленный жанр этих писателей – лирическая повесть, написанная от первого лица. Их проза не всегда строго автобиографична, но наполнена авторскими воспоминаниями о пережитом на войне, о котором надо было отважиться писать в относительно «оттепельное» время. Официальная критика не принимала рассказанную ими правду, которая не вписывалась в принятые каноны изображения войны, их обвиняли в «дегероизации», «абстрактном гуманизме».

Такие книги надо читать и учителям, и их ученикам, в них и правда о войне, а не привлекательность компьютерных игр, и размышления о жизни и смерти, о вечных ценностях, их сюжеты способны захватить читателей, пробудить «чувства добрые».

Я выбрала семь советских писателей, которых мне не хочется забывать, и те их произведения, которые я с новым интересом перечитала. Это – Владимир Федорович Тендряков (5.12.1923-3.08.1984 ), Юрий Валентинович Трифонов (28.08.1925–28.03.1981), Нагибин Юрий Маркович (Кириллович) (3.04.1920-17.06.1994), Бондарев Юрий Васильевич (15.03.1924), Симонов Константин (Кирилл) Михайлович (28.11.1915-28.08.1979), Кондратьев Вячеслав Леонидович (30.10.1920-23.09.1993), Василь (Василий) Владимирович Быков (19.06.1924-22.06. 2003). Биографии писателей есть в Интернете в Wikipedia, они сами по себе достаточно интересны.

Владимир Федорович Тендряков

Начну свой рассказ с Владимира Федоровича Тендрякова, произведения которого сама я, к сожалению, плохо помнила, поэтому перечитывала их практически все, и нашла в них много интересного для себя лично.

Владимир Тендряков воевал, в 1942 году был ранен под Харьковом и демобилизован, окончил Литературный институт им. А. М. Горького, стал профессиональным писателем. Начиная с 1960-х годов практически все произведения Тендрякова сталкиваются с советской цензурой. Многие из них были опубликованы только в годы перестройки, уже после смерти писателя.

Героями произведений Тендрякова всегда являются сельские жители, разного пола и возраста, разных профессий: трактористы, сельские водители, учащиеся и учителя, в том числе директор школы (в повести «Суд»), секретарь райкома, священник и верующие в повести «Чудотворная». Самые значительные произведения, с моей точки зрения: «Не ко двору», «Ухабы», «Чудотворная», «Суд», «Находка», «Поденка – век короткий», «Апостольская командировка», «Хлеб для собаки», «Охота», «Весенние перевертыши», «Три мешка сорной пшеницы», «Ночь после выпуска».

Наиболее сильным, с моей точки зрения, является блистательный рассказ «Ухабы».

Действие происходит в селе, в котором нет нормальных дорог, передвигаться можно только пешком, а, если нужно в город попасть (в больницу, к вокзалу) – единственный способ подвоза – это воспользоваться «частными» услугами старого грузовика, который принадлежит колхозу. За этой машиной закреплен шофер, который в колхозе получает мало и «калымит»: когда ему поручают куда-либо поехать, он берет в кузов пассажиров. А так как другого транспорта нет, то пассажиров всегда бывает много, в кузов их набивается дополна. Шофера могут поймать при въезде в город местные милиционеры, но он хитрит, довозит пассажиров только до въезда в город и всех высаживает. Люди обходят столбы, ограждающие въезд, идут пешком, и потом в городе, куда въезжает грузовик, забираются обратно.

И однажды на каком-то этапе этого движения машина ломается, и самый сильный и быстрый в реакциях человек, когда из машины начинают выпадать налево и направо люди, успевает подхватить падающую старушку и поставить ее на ноги. Но сам отскочить не успевает, и падающий грузовик его придавливает. Естественно, силами всех пассажиров грузовик поднимают, и видят, что человеку очень плохо, его раздавило, его надо везти в больницу.

И вот тут и начинаются ухабы не дорожные, а ухабы человеческие. Директор совхоза, проезжавший мимо, отказался дать машину, потому что, приехав, ему нужно на совещание. Кто-то еще по каким-то своим причинам отказался точно также. И когда оставшиеся пассажиры на брезенте доносят этого человека до сельского фельдшеровского медпункта, то сделать уже ничего нельзя, потому что человек, растрясенный весь, скончался.

Название повести имеет двойной смысл – это не только ухабы на дороге – это «ухабы» в душах людей. Ухабы в душах людей, ухабы реальные и ухабы человеческого поведения, ухабы нравственные – это типичная для Тендрякова серьезность постановки проблем.

Значительным явлением в творчестве Тендрякова является и повесть «Находка». Герой этой повести – инспектор рыбнадзора, строгий и неумолимый с расхитителями рыбы, являющейся, с его точки зрения, общей социалистической собственностью. За непреклонность его называют «каргой». Обследуя дальние места своей округи, он попадает в стоящую в берегу пруда заброшенную избушку, в которой он слышит писк и сначала думает, что это заблудившаяся собака, а потом понимает, что это плач очень маленького ребенка, и, развернув его тельце, укутанное в тряпки, он видит новорожденного. Матери рядом нет. Инспектор рыбнадзора трое суток бродит по округе, жуя остатки хлеба, который у него был, и суя его в рот младенца. Когда в конце третьих суток он падает на пороге домика одного из жителей вместе со своей ношей, выскочившие на стук падения жители избушки – муж и жена – разворачивают сверток и понимают, что ребенок мертв. Перед тем как похоронить его, взрослые пытаются придумать ему имя.

Потом инспектор находит мать ребенка – она из староверской семьи, где «правила чести» блюдутся очень строго, – и разговаривает с ней. Девушка просит свести ее «туда, куда надо», то есть к следователю. Но продумав ситуацию, «карга» отпускает ее, говоря, что жить ей еще долго, пусть только не делает того, что сделала когда-то. В дальнейшем узнает, что девушка действительно ушла из этих мест, вышла замуж и счастлива.

После этих событий у «карги» меняются отношения с собственной женой, он начинает разговаривать с ней о ее жизни и проблемах, а не только о своем деле, добреет и, хотя его по-прежнему иногда кличут «каргой», но теперь уже редко.

Я думаю, что учителям была бы интересна повесть «Суд». В ней действие происходит в сельской школе, в которой среди учеников есть умные и сильные, и есть плохие, не способные освоить программу. Самый одаренным в школе является ученик старших классов, блестящий математик, потому что его учит блестящий учитель математики. Но об этом учителе сплетничают, что у него в доме есть иконы, что он верующий. И в результате, когда директор школы заболевает и уезжает в санаторий, его заместительница увольняет математика с работы, хотя до пенсии ему остается еще два года.

Повесть называется «Суд», потому что директор школы стимулировал ролевую игру под названием «Суд», в которой дискутировали о том, что значительнее для жизни человека: наука или культура. Именно учитель математики своим выступлением в конце диспута в пользу культуры завершает этот спор под аплодисменты всех присутствующих.

Вернувшись из санатория, директор все-таки подтверждает правильность приказа об увольнении математика.

Символическое название повести очевидно, – это суд над жестким временем и суровыми, казалось бы, непреложными его законами. И как жить дальше, Тендряков не говорит.

Хорош рассказ «Не ко двору» – о том, как не могут сойтись характерами и ценностями молодой тракторист, переселившийся в избу родителей его жены, хитроватых собственников, способных именем своего зятя, которого очень ценит председательница колхоза, выторговать право косить часть колхозного поля для своих нужд. Попытка примириться с женой тоже не удается, она не хочет уходить из дома родителей. И тогда муж на время переезжает на другую квартиру и с горя уходит на танцы в дом культуры. Последний эпизод этой повести – все присутствующие перестают танцевать и смотрят в темное окно, куда уткнулось лицо его жены. Наступает абсолютная тишина, и застывает на месте герой. Это по-своему трагедия.

Тендряков не сглаживает углы жизни как, может быть, и хотелось. Очень жаль, что сейчас Тендряков почти забытый писатель.

Юрий Валентинович Трифонов

Юрий Валентинович Трифонов родился в Москве, воспитывался бабушкой, так как родители были репрессированы, в годы Великой Отечественной войны жил в эвакуации в Ташкенте. В вину отца Трифонов никогда не верил, хотя при поступлении в институт не указал в анкете факт ареста отца и едва не был отчислен.

Трифонова считали мастером «городской» прозы, главный его герой – городской житель. Считалось, что это самый крупный писатель советской эпохи, любимый, читаемый, знаемый всеми, и ценимый, получавший премии различного рода.

Проза Трифонова зачастую автобиографична. Главная её тема – судьба интеллигенции в годы правления Сталина, осмысление последствий этих лет для нравственности нации. Повести Трифонова, почти ничего не говоря напрямую, открытым текстом, тем не менее, отразили мир советского горожанина конца 1960-х – середины 1970-х годов.

Практически каждое произведение Трифонова подвергалось цензуре и с трудом разрешалось к публикации, хотя внешне он оставался вполне преуспевающим официально признанным литератором. После опубликования многих рассказов он написал ряд повестей: «Обмен», «Предварительные итоги», «Долгое прощание», «Другая жизнь», «Дом на набережной», в которых проявился талант писателя, умевшего талантливо показать через бытовые мелочи человеческие взаимоотношения и дух времени.

Я перечитала несколько его произведений, в том числе документальную повесть «Отблеск костра» о судьбе его отца Валентина Андреевича Трифонова, в которой Ю.В.Трифонов восстанавливает по архивным материалам и воспоминаниям старых знакомых историю революционной деятельности отца с ранней молодости до 1938 года, когда в 49 лет его забирают безвозвратно в Комитет госбезопасности.

Одно из самых значительных произведений для меня и моих современников повесть Трифонова «Обмен». Главные слова в этой повести: «Ты уже обменялся, Витя. Обмен произошел… Вновь наступило молчание», – скажет его мать Дмитриева Ксения Федоровна, имея в виду обмен ценностей жизни. Ее ценностям противостоят ценности семьи сына и его жены Лены. Счастливыми в этой семье остаются только сестра Вити с мужем, уехавшие из Москвы работать археологами в Среднюю Азию.

Но самую большую славу писателю принес «Дом на набережной» – в повести описаны быт и нравы жителей правительственного дома 1930-х годов, многие из которых, вселившись в комфортабельные квартиры (в то время почти все москвичи жили в коммуналках без удобств, часто даже без туалетов, пользовались деревянным стояком во дворе), прямо оттуда попадали в сталинские лагеря и были расстреляны. Семья писателя тоже проживала в этом доме.

Интересным является сборник статей Трифонова о писателях русской и мировой литературы «Как слово наше отзовется». Трифонов считает, что нужно учиться у Чехова, для которого главные ценности: правда и красота, и что надо идти, как Чехов, от конкретной детали к общей идее произведения. По Трифонову, литература – это, прежде всего, огромный труд. Плохие книги он образно и очень метко называл «романами-чулками». Это понятие применимо к искусству современности тоже, в частности, к телесериалам.

Ю.В.Трифонов – один из наиболее значительных советских писателей, которого воспринимали по-разному, одно время он был практически забыт, сейчас интерес к нему возрождается. Издана книга Семена Экштута «Юрий Трифонов: Великая сила недосказанного» в серии ЖЗЛ. В 2003 году на «Доме на набережной» установлена мемориальная доска: «Выдающийся писатель Юрий Валентинович Трифонов жил в этом доме с 1931 по 1939 год и написал о нём роман «Дом на набережной»».

Юрий Маркович Нагибин

Осенью 1941 года Нагибин был призван в армию, был дважды контужен, комиссован по состоянию здоровья, работал военным корреспондентом, был в Сталинграде, под Ленинградом, при освобождении Минска, Вильнюса, Каунаса.

Рассказы Нагибина очень разнообразны, главные у него темы: война, природа, любовь; он показывал людей всех слоёв общества, занятий и возрастных групп, часто и детей. Большинство рассказов Нагибина составляют циклы: военный, «охотничий», историко-биографический, цикл путевых рассказов, автобиографический цикл. Основной темой своего творчества Нагибин считал «пробуждение человека».

Для всех и меня тоже очень важен рассказ «Терпение» о сосланных на остров Валаам безногих, безруких инвалидах Великой Отечественной войны. Главная героиня Анна безуспешно искала свою первую любовь, но получала «отказ сообщить что-либо о судьбе Канищева Павла Алексеевича, поскольку запросы о пропавших без вести принимают лишь от близких родственников». Она через много лет «Встретила на Богояре свою первую любовь, безногого калеку…». И не смогла от него уехать, бросилась с парохода в воду. Анна плыла к Павлу. Она хорошо плавала, «но вода была слишком холодной, а сердце слишком усталым». Анна погибла.

Деревенская тема появилась в повести «Страницы жизни Трубникова» (1962), в которой столкнулись противоположные жизненные позиции: общественная и индивидуалистическая. По этой повести режиссер Алексей Салтыков снял фильм «Председатель» (1964) с Михаилом Ульяновым. Этот фильм стал событием тех лет.

«Идет стадо, такое огромное и величественное и вместе беспомощное без ежедневной, ежечасной заботы человека.

А Трубникову, стоящему возле гроба, вспоминается другое стадо: несколько жалких, тощих, облепленных навозом одров, которых Прасковья хворостиной выгоняла на первый выпас после зимней бескормицы. Вот с чего началось нынешнее великое стадо, проходящее сейчас по деревенской улице.

А та, что отдала этому столько труда и сердца, что первая отозвалась Трубникову, когда еще никто в него не верил, мертвыми, невидящими глазами провожает своих питомиц.

Но вот отдалился слитный топот многих тысяч копыт, и грохнула медь оркестра…»

Из цикла историко-биографической прозы я наиболее эмоционально переживала при чтении «Заступницы (повести в монологах)».

Бабушка Лермонтова Арсеньева, после гибели внука на дуэли, собирается в Москву к царю: «Я еду к тебе за справедливостью». Но слуга Никита показывает письмо со словами «…когда же царю донесли о гибели Михаила Юрьевича, он сказал: «Собаке собачья смерть…».

«Царь это о Лермонтове сказал. Об убитом. О поэте великом. Экая злоба низкая!… Теперь все понятно. Знал Мартынов, кому его выстрел угоден. Будто повязка спала. Вольно же тебе, царь Николай Романов, без капли Романовской крови, так с подданными своими обращаться, но уж не взыщи, что и мы с тобой по-свойски обойдемся! (Подходит к портрету царя и с неожиданной в ее старом теле силой срывает его со стены. ) Я тебе больше не подданная. И весь род наш убийце коронованному не служит… (Растерянно ) Какой род? Арсеньевых? Да кто они мне и кто я им? Столыпиных? Если уж ближайший друг и родич предал… Да и какая я Столыпина? Я – Лермонтова! Спасибо, внучек, за подарок твой посмертный: дал ты мне истинное имя. С тем и останусь навсегда при тебе – последняя Лермонтова. Развязались все узы, нет у меня ни царя небесного, ни царя земного».

В «Дневнике» Нагибин делит литературу на халтуру и искусство. Причем халтуру в своём опубликованном «Дневнике», хотя и с большим вредом, не позволяет отделить от себя. Если бы родные это поняли, они должны были бы повести такую же самоотверженную борьбу с моим пребыванием за письменным столом, как прежде с моим пребыванием за бутылкой. Ведь и то, и другое – разрушение личности. Только халтура – более убийственное». При этом: «стоит подумать, что бездарно, холодно, дрянно исписанные листки могут превратиться в чудесный кусок кожи на каучуке, так красиво облегающий ногу, или в кусок отличнейшей шерсти, в котором невольно начинаешь себя уважать, или в какую-нибудь другую вещь из мягкой, теплой, матовой, блестящей, хрусткой, нежной или грубой материи, тогда перестают быть противными измаранные чернилами листки, хочется марать много…».

Честность перед самим собой и читателями, часто презрение к себе и одновременно восхищение хорошими людьми выделяют автобиографический «Дневник» Юрия Нагибина.

Юрий Васильевич Бондарев

Летом 1942 года Бондарева направили на учебу во 2-е Бердичевское пехотное училище, в октябре того же года курсанты были направлены под Сталинград. «Я и сейчас помню сернистые ожоги стужи в сталинградских степях, ледяной холод орудий, так за ночь прокаленных морозом, что металл чувствовался сквозь рукавицы. Помню пороховую вонь стреляных гильз, жаркий газ от горячего казенника и пустынное безмолвие звездного неба по ночам… В моей памяти навсегда остался запах мерзлого хлеба, твердого, как камень, ржаных солдатских сухарей, несказанный аромат солдатской «пшенки» в застылой фиолетовости зимнего рассвета». В боях под Котельниковским он был контужен, получил обморожение и легкое ранение в спину. После лечения в госпитале служил командиром орудия, участвовал в форсировании Днепра и освобождении Киева.

В ранних рассказах Бондарев писал о мирном труде людей разных профессий. В дальнейшем он стал писать о войне: повести «Батальоны просят огня», «Последние залпы», сборники прозы Бондарева «Трудная ночь», «Поздним вечером» критика причислила к «лейтенантской прозе».

Для меня очень важен роман «Горячий снег» о Сталинградской битве, о защитниках Сталинграда. В нем – один день из жизни артиллерийской батареи Дроздовского, которая вела бои на подступах к Сталинграду, выстояла под огнем фашистов и была обойдена танковыми бригадами фашистов, которые оставили ее в тылу. Бондарев описывает и сражение, и выживание в моменты затишья, споры молодых лейтенантов Дроздовского и Кузнецова, любовь и смерть санинструктора Зои, смерть молоденького солдата, посланного подорвать танкетку.

Бондарев говорил: « Мне хотелось бы , чтобы мои читатели узнали в моих книгах не только о нашей действительности, о современном мире, но и о самих себе. Это главное, когда человек узнает в книге нечто ему родное, то, через что он проходил, или то, через что он хочет пройти.

У меня есть письма от читателей. Молодые люди сообщают: после моих книг они стали военными, офицерами, выбрали себе этот жизненный путь. Это очень дорого, когда книга воздействует на психологию, значит, ее герои вошли в нашу жизнь. Война – это ой-ё-ёй, это не колесико по асфальту катать! Но кто-то же все равно захотел подражать моим героям. Это мне очень дорого и не имеет отношения к нехорошему чувству самодовольства. Это – другое. Ты недаром работал, жил, понимаете?! Ты недаром воевал, бился в совершенно нечеловеческих условиях, недаром прошел через этот огонь, остался жив… Я заплатил войне легкой данью – тремя ранениями. Но другие-то заплатили жизнью! Будем же помнить об этом. Всегда».

В романах «Берег», «Выбор», «Игра» рассказывается о жизни бывшего фронтовика, которому сложно приспособиться к послевоенной жизни, в ней нет тех нравственных ценностей, которыми он руководствовался во время войны.

Для Бондарева в людях важна порядочность: «Это значит – уметь быть сдержанным, уметь слушать собеседника (великое достоинство в общении людей), не переступать границы гнева, а именно – уметь владеть собой, не опоздать прийти на зов о помощи в чужой беде, уметь быть благодарным…». «Всякому разумному человеку дано думать, что жизнь его не праздный случайный подарок, а несет в себе великий земной смысл – воспитать собственную душу в борьбе за свободное существование, за очеловечивание человека во имя всемирной справедливости, выше которой ничего нет».

Бондарев не принял «перестройку» и бесстрашно писал, что «если немедленно не остановить горбачевскую игру в реформы, нас ждет беспощадное поражение, мы находимся на краю пропасти и красный фонарь самоубийства страны и народа уже зажжен». В 1994 году он отказался от награждения из рук Ельцина орденом Дружбы народов; когда Горбачев объявил перестройку, назвав ее «взлетом самолета», Бондарев крикнул ему из зала: «Самолет взлетел, но где он сядет?».

Из его романов последнего времени я читала только «Бермудский треугольник», имеется в виду Россия, в которой все пропадает: люди, культура, деньги. Право на такое отношение к стране имеет каждый человек, и тем более писатель. Но с художественной точки зрения роман, по-моему, страдает недостатками. Это смесь детектива и высокой трагедии, с моей точки зрения.

Про Бондарева написано несколько книг: В.Михайлов «Юрий Бондарев» (1976), Е. Горбунова «Юрий Бондарев» (1989), В. Коробов «Юрий Бондарев» (1984), Ю.Идашкин «Юрий Бондарев» (1987), Н.Федь «Художественные открытия Бондарева» (1988). Сейчас он живет и работает в Москве.

Константин (Кирилл) Михайлович Симонов

В 1936 году были напечатаны первые стихи Симонова. В 1941 он был призван в армию. В годы войны написал пьесы «Русские люди», «Жди меня», «Так и будет», повесть «Дни и ночи», две книги стихов «С тобой и без тебя» и «Война».

Симонов писал: «Я не был солдатом, был всего только корреспондентом, однако у меня есть кусочек земли, который мне век не забыть, – поле под Могилёвом, где я впервые в июле 1941 года видел, как наши в течение одного дня подбили и сожгли 39 немецких танков…».

После отступления на Западном фронте, Симонов напишет: «Да, война не такая, какой мы писали ее, – Это горькая шутка…». «…Пока война, историю будем вести от побед! От первых наступательных операций… А воспоминания обо всем подряд, с самого начала, потом напишем. Тем более что многого вспоминать не хочется».

Симонов рассказал о том, какой была война для простых солдат. «Как ни приходилось мокнуть, дрогнуть и чертыхаться на дорогах нашему брату – военному корреспонденту, все его жалобы на то, что ему чаще приходится тащить машину на себе, чем ехать на ней, в конце концов, просто смешны перед лицом того, что делает сейчас самый обыкновенный рядовой пехотинец, один из миллионов, идущих по этим дорогам, иногда совершая… переходы по сорок километров в сутки.

На шее у него автомат, за спиной, полная выкладка. Он несет на себе все, что требуется солдату в пути. Человек проходит там, где не проходят машины, и в дополнение к тому, что он и без того нес на себе, несет и то, что должно было ехать. Он идет в условиях, приближающихся к условиям жизни пещерного человека, порой по нескольку суток забывая о том, что такое огонь. Шинель уже месяц не высыхает на нем до конца. И он постоянно чувствует на плечах ее сырость. Во время марша ему часами негде сесть отдохнуть – кругом такая грязь, что в ней можно только тонуть по колено. Он иногда по суткам не видит горячей пищи, ибо порой вслед за ним не могут пройти не только машины, но и лошади с кухней. У него нет табаку, потому что табак тоже где-то застрял. На него каждые сутки в конденсированном виде сваливается такое количество испытаний, которое другому человеку не выпадут за всю его жизнь.

И конечно – я до сих пор не упоминал об этом – кроме того и прежде всего, он ежедневно и ожесточенно воюет, подвергая себя смертельной опасности…

Думаю, что любой из нас, предложи ему перенести все эти испытания в одиночку, ответил бы, что это невозможно, и не смог бы ни физически, ни психологически всего этого вынести. Однако это выносят у нас сейчас миллионы людей, и выносят именно потому, что их миллионы.

Чувство огромности и всеобщности испытаний вселяет в душу самых разных людей небывалую до этого и неистребимую коллективную силу, которая может появиться у целого народа на такой огромной настоящей войне…»

Стихи Симонова знали практически все: «Если дорог тебе твой дом…»; «Жди меня»; «Сын артиллериста»; «Корреспондентская застольная»; « Я знаю, ты бежал в бою…»; «Не сердитесь – к лучшему…»; «Горят города по пути этих полчищ…»;« Хозяйка дома»;« Открытое письмо»;« Всю жизнь любил он рисовать войну»; «Улыбка»; «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины..»; «Майор привез мальчишку на лафете..» и т.д.

Мне очень дорого стихотворение «Родина»:

Ему принадлежат романы и повести: «Дни и ночи»; «Товарищи по оружию»; «Живые и мёртвые», «Солдатами не рождаются»; «Последнее лето»; «Дым отечества» «Южные повести»; «Из записок Лопатина».

Я неоднократно перечитывала «Солдатами не рождаются». Это вторая книга трилогии «Живые и мертвые», о том, как воспитывались бойцы на войне, так как «солдатами не рождаются»; о судьбах героев Сталинградской битвы 1943 года, которые хотели победить: о настоящих командирах: «…хорошо, когда такой человек приходит командовать армией, потому что такой человек потянет, и хорошо потянет – гораздо лучше, чем тот, кто был до него…».

Согласно завещанию, прах Симонова был развеян над Буйничским полем под Могилёвом. На огромном валуне, установленном на краю поля, выбита подпись писателя «Константин Симонов» и даты его жизни 1915-1979. А с другой стороны на валуне установлена и мемориальная доска с надписью: «…Всю жизнь он помнил это поле боя 1941 года и завещал развеять здесь свой прах».

Вячеслав Леонидович Кондратьев

В декабре 1941 Вячеслав Кондратьев был направлен на фронт подо Ржев. Награжден медалью «За отвагу» за то, что в бою за деревню Овсянниково после гибели командира взвода поднял бойцов в атаку.

«Поле, по которому мы шли, простреливалось с трех сторон. Танки, которые нас поддерживали, тут же выводились из строя вражеской артиллерией. Пехота оставалась одна под пулеметным огнем. В первом же бою мы оставили убитыми на поле треть роты. От безуспешных кровопролитных атак, каждодневных минометных обстрелов, бомбежек подразделения быстро таяли, в конце апреля в нашей роте из 150 человек осталось 11».

Потери советских войск в боях под Ржевом составили более 2 миллионов человек, город был полностью разрушен, от населения осталось всего 248 человек. После ожесточенной 15-месячной битвы Ржев так и не был взят – немцы сами отошли на заранее подготовленные позиции. Это была самая кровопролитная битва за историю войны.

После отпуска, полученного по ранению, Кондратьев был направлен в железнодорожные войска, но был снова тяжело ранен под Невелем в октябре 1943 года и комиссован с инвалидностью.

Начал писать в начале 1950-х годов, чтобы рассказать о пережитом на фронте: «О своей войне рассказать могу только я сам. И я должен рассказать. Не расскажу – какая-то страничка останется нераскрытой».

Первой опубликованной была повесть «Сашка» в 1979 г., когда Кондратьеву было уже 59 лет. Повесть «Сашка» является автобиографичной. В ней рассказывается о простом солдате, который, испытав на себе все ужасы войны, сумел остаться добрым и справедливым человеком.

После первой повести Кондратьева были опубликованы « На сто пятом километре»; «Овсянниковский овраг»; «Привет с фронта»; «День Победы в Чернове»; «Отпуск по ранению»; «Лихоборы»; «Встречи на Сретенке»; «Женька»; «В те дни под Ржевом»; «Красные ворота» и др.

Значимыми для меня являются повесть «Отпуск по ранению» и «Встречи на Сретенке», в основе которых личный опыт и биография Кондратьева. В этих произведениях речь идет о предвоенных поколениях людей, воспитанных на русской литературе. Это относится и к представителям старшего поколения, носителем заветов отечественной литературы является мать лейтенанта, говорившая, что «ее счастье и ее беда в том, что она воспитана на святой русской литературе». Ее сын, бывший московский школьник, воспитан не одной только литературой – марьинорощинские дворы тоже многому научили будущего лейтенанта Володьку, которого сначала удивит, а потом обрадует то, что у старушки, принесшей в 1942 году единственный цветок к памятнику Пушкину в Москве, дед участвовал в Бородинском сражении, «и все мужчины в семье воевали за Родину».

Сам лейтенант тоже воюет за Россию – он только что вернулся из-подо Ржева, того самого, о котором Твардовский написал свое знаменитое стихотворение «Я убит подо Ржевом, в безымянном болоте, в пятой роте, на левом, при жестком налете». Псевдонимом стало название этого маленького города в центре России, вошедшего в историю войны, для писательницы Елены Ржевской, тоже воевавшей там.

Груз Ржева был страшен: лейтенанта Володьку в его фронтовом ватнике, с которого не смывалась кровь убитого им в разведке фашиста, недоедавшего, с жестким взглядом, испугались в московском трамвае.

В повести «Отпуск по ранению» рассказывается о Москве 1942 года, о зарождающейся любви.

Отец девушки, которую Володя полюбил, боевой генерал предлагает ему служить в его части на другом фронте. Об этом мечтает и его любимая, и – втайне – мать. Вернуться назад – означало пойти на верную смерть. Но совесть – вот что отличает юношу. Совестливость перед женой сержанта его роты, перед своим комбатом и людьми его роты, оставшимися там, подо Ржевом, – это и есть главный урок «святой русской классической».

В этом смысле очень интересен в повести образ Сергея: будучи другом Володи, воспитанный «на этой самой классической», сможет ли он остаться дома со своим «белым билетом»? Человек, воспитанный ею, воспринявший ее сердцем, не может быть подлецом – утверждает повесть Кондратьева.

Герои повести «Встречи на Сретенке», являющейся продолжением «Отпуска по ранению», также обратятся к судьбам предков – и к литературе. Они будут читать строчки П.А.Вяземского: «А мы остались, уцелели из этой сечи роковой, по смерти ближних оскудели и уж не рвемся в жизнь, как в бой» (стихотворение «Старое поколение», 1841). Они будут говорить о том, что выраженное поэтом настроение – «уж не рвемся в жизнь» – «оказывается естественным состоянием людей после войны; будут спрашивать друг друга: «А Вяземский разве воевал?» – и думать о том, что «рваться в жизнь все-таки надо».

Василь (Василий) Владимирович Быков

Василь Быков родился в крестьянской семье, детство писателя было безрадостным: «Голодная жизнь, когда надо идти в школу, а нечего поесть и надеть…». Быкова призвали в армию в 1942 году, он участвовал в боях под Кривым Рогом, Знаменкой, Александрией. В бою под Северинкой (Кировоградская область) Василь чудом не был раздавлен немецким танком, получил тяжелейшие ранения и сумел добраться до санчасти, в то время как командир написал рапорт о его гибели, и до сих пор на братской могиле возле Северинки значится имя Быкова. События после ранения послужили основой повести «Мёртвым не больно».

«…Я, немного повоевавший в пехоте и испытавший часть её каждодневных мук, как мне думается, постигший смысл её большой крови, никогда не перестану считать её роль в этой войне ни с чем не сравнимой ролью. Ни один род войск не в состоянии сравниться с ней в её циклопических усилиях и ею принесённых жертвах. Видели ли вы братские кладбища, густо разбросанные на бывших полях сражений от Сталинграда до Эльбы, вчитывались когда-нибудь в бесконечные столбцы имён павших, в огромном большинстве юношей 1920-1925 годов рождения? Это – пехота. Я не знаю ни одного солдата или младшего офицера-пехотинца, который мог бы сказать ныне, что прошёл в пехоте весь её боевой путь. Для бойца стрелкового батальона это было немыслимо. Вот почему мне думается, что самые большие возможности военной темы до сих пор молчаливо хранит в своём прошлом пехота».

О войне в книге воспоминаний «Долгая дорога домой» (2003) писал так: « Предчувствую сакраментальный вопрос про страх: боялся ли? Конечно, боялся, а, может, порой и трусил. Но страхов на войне много, и они все разные. Страх перед немцами – что могли взять в плен, застрелить; страх из-за огня, особенно артиллерийского или бомбежек. Если взрыв рядом, так, кажется, тело само, без участия разума, готово разорваться на куски от диких мук. Но был же и страх, который шел из-за спины – от начальства, всех тех карательных органов, которых в войну было не меньше, чем в мирное время. Даже больше».

Быков рассказывал о пережитом им на войне, самые значительные его повести: «Журавлиный крик», «Третья ракета», «Мертвым не больно», «Альпийская баллада», в которой Быков первым из советских писателей показал плен как трагедию, а не как вину героя, и описал любовь советского солдата и итальянской девушки.

За честность изображения войны Быкова обвиняли в «осквернении» советского строя. Каждая его повесть интересна по-своему: «Сотников», «Обелиск», «Дожить до рассвета», «Пойти и не вернуться», «Знак беды», «Карьер», «Облава».

Быков писал: «…Исследовать не самое войну (это задача историков), а возможность человеческого духа, проявляющегося на войне… Мне представляется, что когда мы сегодня говорим о значении человеческого фактора в нашей жизни как о решающей силе в созидании, в обновлении действительности, то имеем в виду и идейную убежденность, и духовность, которая основана на совестливости, на внутренней порядочности. Жить по совести нелегко. Но человек может быть человеком, и род человеческий может выжить только при условии, что совесть людская остается на высоте… Да, разумеется, трудно требовать от человека высокой человечности в обстоятельствах бесчеловечных, но ведь существует же предел, за которым человечность рискует превратиться в свою противоположность».

Повесть «Обелиск» – одна из наиболее значимых для меня. «Этот чуть выше человеческого роста обелиск за каких-нибудь десять лет, что я его помнил, несколько раз менял свою окраску: был то белоснежный, беленный перед праздниками известкой, то зеленый, под цвет солдатского обмундирования; однажды проездом по этому шоссе я увидел его блестяще-серебристым, как крыло реактивного лайнера. Теперь же он был серым, и, пожалуй, из всех прочих цветов этот наиболее соответствовал его облику».

Главный вопрос повести, что можно считать подвигом, является ли подвигом поступок сельского учителя Алеся Ивановича Мороза? Мороз продолжал работать в школе при оккупантах и учить ребят, как и до войны, он говорил: «Если вы имеете в виду мое теперешнее учительство, то оставьте ваши сомнения. Плохому я не научу. А школа необходима. Не будем учить мы – будут оболванивать они. А я не затем два года очеловечивал этих ребят, чтоб их теперь расчеловечили. Я за них еще поборюсь. Сколько смогу, разумеется».

Его ученики попытались убить местного полицая и были арестованы фашистами, которые пообещали освободить ребят, если явится их учитель. Мороз понимал, что это обещание – ложь, но понимал и то, что, если он не явится, то все то, чему он учил детей, тоже будет неправдой. Алесь Иванович приходит разделить со своими учениками их страшную участь. Он знает, что казнят всех – и его, и ребят, но иначе поступить учитель не может.

В повести в споре с Ткачуком Ксендзов утверждает, что Мороз подвига не совершал, не убил ни одного немца, не сделал ничего полезного для партизанского отряда, в котором пробыл совсем недолго, что он не герой. Но Павлик Миклашевич, единственный уцелевший из этих ребят, помнил уроки своего учителя и всю жизнь добивался, чтобы имя Мороза было запечатлено на обелиске над именами пятерых погибших учеников.

Став учителем, Миклашевич учил своих ребят «по-морозовски», и Ткачук, узнав, что один из них, Витька, помог поймать недавно бандита, удовлетворенно заметил: «Я так и знал. Миклашевич умел учить. Еще та закваска, сразу видать». В повести «Обелиск» писатель заставляет задуматься над смыслом героизма и подвига, разными его проявлениями.

Василь Быков остается одним из самых читаемых и популярных писателей, он – белорусский писатель, чье творчество стало неотъемлемой частью и русской литературы (случай, кажется, не имеющий прецедентов в истории литературы).

В этой перекличке русской классической литературы XIX века и русской советской литературы ХХ века проявляется глубокая связь времен, единство ее ценностей и традиций.

Литература

1. https://ru.wikipedia.org/wiki/

РУССКАЯ ПРОЗА СЕРЕДИНЫ 50–Х ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ 80–Х ГОДОВ

1. Периодизация.
2. Тема бюрократизма и проблема инакомыслия в романе В.Дудинцева «Не хлебом единым».
3. Трагический конфликт между идеалом и действительностью в повести П.Нилина «Жестокость».
4. Повести Б.Можаева «Живой» и В.Белова «Привычное дело»: глубина и цельность нравственного мира человека от земли.
5. Творчество В.Распутина: постановка острых проблем современности в повестях «Деньги для Марии» и «Последний срок».
6. Художественный мир рассказов В.Шукшина.
7. Проблема экологии природы и человеческой души в повествовании в рассказах В.Астафьева «Царь–рыба».
8. Беспощадность в изображении ужасов повседневной жизни в повести В.Астафьева «Печальный детектив».

Литература:
1. История русской литературы ХХ века (20–90–е годы). М.:МГУ, 1998.
2. История советской литературы: Новый взгляд. М.,1990.
3. Емельянов Л. Василий Шукшин. Очерк творчества. Л., 1983.
4. Ланщиков А. Виктор Астафьев (Жизнь и творчество). М., 1992.
5. Мусатов В.В. История русской литературы ХХ в. (советский период). М., 2001.
6. Панкеев И. Валентин Распутин. М., 1990.

Смерть Сталина и наступившая за ней либерализация сказались непосредственно и на литературной жизни общества.

Годы, начиная с 1953 и заканчивая 1964–м, именуют обычно периодом «оттепели» – по названию одноименной повести И.Эренбурга (1954). Этот период явился для писателей долгожданным глотком свободы, освобождения от догм, от диктата разрешенной полуправды. «Оттепель» имела свои этапы и продвижения вперед и возвратные движения, реставрацию старого, эпизоды частичного возвращения к «задержанной» классике (так в 1956 году вышло 9–титомное собр. соч. И.Бунина, стали печататься сборники крамольных Ахматовой, Цветаевой, Заболоцкого, Есенина, а в 1966 году был опубликован роман М.Булгакова «Мастер и Маргарита»). Вместе с тем в жизни общества все еще возможны были инциденты наподобие того, который произошел после публикации романа Б.Пастернака «Доктор Живаго» и присуждения ему Нобелевской премии. Роман В.Гроссмана «Жизнь и судьба» – даже в условиях «оттепели» – был все же конфискован в 1961 году, арестован до 1980 г.

Первый отрезок «оттепели» (1953–1954 гг.) связан прежде всего с освобождением от предписаний нормативной эстетики. В 1953 году в №12 журнала «Новый мир» появилась статья В.Померанцева «Об искренности в литературе», в которой автор указывал на весьма частое расхождение между лично увиденным писателем и тем, что ему же предписывалось изображать, что официально считалось правдой. Так, правдой в войне считалось не отступление, не катастрофа 1941 года, а только пресловутые победные удары. И даже писатели, знавшие о подвиге и трагедии защитников Брестской крепости в 1941 году (например, К.Симонов), до 1956 года не писали о ней, вычеркивали ее из своей памяти и биографии. Точно так же не все, что знали, писатели рассказывали о Ленинградской блокаде, о трагедии пленных и т.п. В.Померанцев призывал писателей доверять своей биографии, своему выстраданному опыту, быть искренними, а не отбирать, подгонять материал под заданную схему.

Второй этап «оттепели» (1955–1960 гг.) – это уже не сфера теории, а серия художественных произведений, утверждавших право писателей видеть мир таким, каков он есть. Это и роман В.Дудинцева «Не хлебом единым» (1956), и повесть П.Нилина «Жестокость»(1956), и очерки и повести В.Тендрякова «Ненастье» (1954), «Тугой узел» (1956) и др.

Третий и последний отрезок «оттепели» (1961–1963 гг.) – правомерно связан с романом в защиту пленных советских солдат «Пропавшие без вести» (1962) С.Злобина, ранними повестями и романами В.Аксенова, поэзией Е.Евтушенко и, безусловно, с первым достоверным описанием лагеря рассказом «Один день Ивана Денисовича» (1962) А.Солженицына.

Период с 1964 по 1985 гг. называют обычно огрублено и упрощенно «годами застоя». Но это явно несправедливо ни по отношению к нашей науке (наша страна была первой и в космосе, и в сфере многих наукоемких технологий), ни по отношению к литературному процессу. Масштабы свободы художников в эти годы были так велики, что 1/впервые после 20–х годов в литературе родились новые литературные направления «деревенской» прозы, «военной» прозы, «городской» или «интеллектуальной» прозы, расцвела авторская песня; 2/ появились специфические работы о русской религиозно–нравственной идее в искусстве «Письма из Русского музея» (1966), «Черные доски» (1969) Вл.Солоухина; 3/была создана историческая романистика В.Пикуля (1928–1989), написаны глубокие историко–философские произведения Д.Балашова; 4/ возникла историко–революционная романистика А.Солженицына («Красное колесо»); 5/ произошел взлет научной фантастики, расцвет социальной антиутопии И.Ефремова и братьев Стругацких.

В 60–80–е годы в литературном процессе господствовали два течения: с одной стороны, патриотическое, национально ориентированное (у В.Белова, В.Распутина, В.Астафьева, Н.Рубцова и др.) и, с другой стороны, типично «западническое», во многом индивидуалистическое, ориентированное на новейшую постмодернистскую философию и поэтику (Е.Евтушеенко, А.Вознесенский, И.Бродский, В.Войнович и др.). Одни писатели, например, В.Белов, видели в крестьянской избе ее соборно–семейную душу. Другие, например, В.Войнович, не менее активно, чем В.Белов, не принимая сталинизм, в то же время и в романе «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» (1969), и в повести «Иванькиада» (1976) смотрели и на «русскую идею», и на деревенскую Русь крайне саркастически.