– Как долго послушники пребывают в этом звании? Бессмертие, дарованное по вере
«Огромная миссия лежит на монашеской братии — рассказывать о том, чем был Валаам, что с ним произошло, и рассказывать о чуде его возрождения. Многие люди в этом рассказе обретут огромную духовную силу, соотнеся то, что произошло с Валаамом, со своей собственной судьбой, и поймут, что даже из самих тяжких обстоятельств всегда есть выход. Господь выводит нас из тени смертной (см. Пс. 22, 4), когда мы сами того желаем».
Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл
13 декабря 2014 года Валаамский монастырь отмечает 25-летие возрождения. Своими воспоминаниями о начале новой жизни обители с журналом «Монастырский вестник» поделился игумен Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, епископ Троицкий Панкратий.- Владыка, расскажите, пожалуйста, как начиналось Ваше послушание на Валааме? Помните ли Вы свое первое впечатление от обители?
Начнем издалека. Вы, наверное, знаете, что я выходец из Троице-Сергиевой лавры. Постриг принимал у преподобного Сергия Радонежского. В Лавре нес различные послушания: трудился в издательском отделе, был экономом. А в 1992 году в составе одной делегации попал на Афон. И хотя я пробыл на Святой Горе очень недолго, Афон буквально «захватил» меня.
Это было еще до всех тех грандиозных восстановительных работ, которые начались на Афоне гораздо позже. Можно даже сказать, что я еще застал старый Афон; здания были в очень плохом состоянии и действительно нуждались в реставрации, их, конечно же, необходимо было восстанавливать. Но сама атмосфера вековой традиции, традиции молитвы создавалась здесь веками - и все было живым. И мне очень захотелось остаться на Афоне. По возвращении я подал соответствующий рапорт, покойный ныне Патриарх Алексий II (с Его Святейшеством мы были знакомы по служению в Лавре) вроде бы даже и не возражал.
В общем, все шло к тому, что я должен был уехать на Святую Гору. Но в конце 1992-го года Святейший Патриарх вызвал меня к себе и сказал: «Вы хотели на Афон, а я предлагаю Вам поехать на Северный Афон». И спросил, согласен ли я быть наместником Валаамского монастыря. Я ответил тогда: «Ваше Святейшество, я Ваш послушник, как Вы скажете, так и будет».
Так на послушание я отправился на наш Северный Афон - на Валаам, который после Троице-Сергиевой лавры с ее благолепием показался мне действительно очень северным.
В феврале мы поплыли на остров Валаам по Ладоге. Тогда я вообще впервые отправился в плавание и не подозревал, насколько опасным и даже рискованным для жизни может быть путешествие на корабле при морозе в -20 и шторме: качка, конечно, была ужасная. Одному мальчику, который плыл с мамой на Валаам в паломничество, стало плохо. Он лежал на полу совсем бледный, а мама подошла ко мне со словами: «Надо срочно возвращаться, мой сын умирает». Я направился к капитану с просьбой о помощи: «Знаете, - сказал, я - там молодой человек... Его мать говорит, что он умирает. Надо вернуться в Приозерск». Но капитан посмотрел на меня мрачно и ответил: «Если я поверну назад, умрем мы все». После этих слов я подумал, что, наверное, слишком грешен и просто не готов быть на такой святой земле, как Валаам. Тогда же вспомнилась пословица: «Кто по морю не плавал, тот Богу не молился».
Молитва у нас на корабле в самом деле была крепкая. И, слава Богу, мы все-таки добрались до места. Правда, к причалу подплыть не смогли, так как вокруг острова образовалась ледяная корка, в которую корабль воткнулся носом; нам пришлось выйти на лед. Я поставил на лед свой кейс (помните, тогда были такие чемоданчики из пластика, их еще называли «дипломатами»), и его тут же унесло ветром. Хорошо, что в сторону берега. Но ветер был такой сильный, что в сумерках и по скользкому льду мы еле-еле дошли до берега. Автомобильчик ГАЗ-66 довез нас от пристани до Центральной усадьбы, где я испытал уже настоящий шок. Крестным ходом с хоругвями нас торжественно встречала братия. Особое торжество изобразить было довольно трудно: нас встречали человек 20 насельников обители, но строения, которые окружали их, выглядели просто ужасно. Где-то были руины, где-то обвалившиеся и насквозь покрытые плесенью здания, над которыми возвышался весь в черных сгнивших лесах собор. Удручающая, надо сказать, картина. Ну, думаю, всё. Так и помру на этих развалинах. Правда, «за послушание». Это единственное, что меня утешало.
Ситуация усугублялась еще и тем, что насельники жили в тех же зданиях, что и местные жители острова, а именно: на первых этажах внутреннего каре у собора, в сырых помещениях, где местные хранили дрова. Гидроизоляция была нарушена, канализации не было, содержимое выгребных ям поднималось по стенам. Но самым трудным испытанием были, пожалуй, сами местные жители, эдакие «сорвиголовы». Рядом с моей кельей, через стенку, находилась квартира одного такого хулигана. Оттуда постоянно слышался звук бьющихся стекол и нецензурная брань. В общем, очень тяжело было жить.
Но, несмотря на трудности, устав сразу выбрали суровый, Валаамский, а служить и петь было почти некому. Клирос держался буквально на одном человеке, который пел весь суточный круг без сокращений. Это было, конечно, очень трудно. Но Господь укреплял Своей благодатью. И силы были... Сейчас я бы уже, наверное, не смог.
- Не унывали?
Нет, вы знаете, как-то и не унывали. Конечно, было досадно, когда происходили стычки с местным населением. Например, однажды завязалась драка и наш трудник, спасаясь от местных, вбежал на кухню. Дело было вечером, братия убирали посуду - и тут такое дело… В общем, драка началась теперь уже в трапезной. Посуда летела во все стороны! Но примечательно, что наши победили. До прихода милиционера они затолкали хулиганов в огромную старинную монастырскую бочку, в которой раньше квасили капусту - и те мгновенно превратились в «агнцев». Братия стояли наготове вокруг бочки, откуда раздавались мольбы о пощаде. «Мы больше не будем», - тонкими голосками просили пленники.
Такие случаи, естественно, вызывали огорчение и, так скажем, не облегчали молитву.
Но постепенно жизнь налаживалась. У монастыря появились благотворители. А переломный момент наступил, когда мы начали строить на материке дома для местных жителей. Было построено два больших многоквартирных дома - один на шестьдесят, другой на девяносто семей. Получив жилплощадь, многие уехали, и жить стало значительно легче. Местные жители еще есть на Валааме, но люди остались спокойные, да и отношения наши улучшились. Мы им помогаем, специально для местного населения создан православный культурно-просветительский центр «Свет Валаама», которым руководит отец Мефодий (Петров). А главное, у нас освободились внутреннее и внешнее каре монастыря, благодаря чему братия теперь может чувствовать себя спокойно.
Стали возрождаться скиты: самый большой скит Всесвятский, скит преподобного Александра Свирского на Святом острове, Ильинский и Предтеченский скиты, на дальнем острове Путсаари - скит во имя преподобного Сергия Валаамского.
Построили новые скиты: Свято-Владимирский скит и скит в честь святого благоверного князя Александра Невского, Патриаршую пустыньку на острове Байонный.
В сентябре этого года Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл благословил программу развития скитской и пустыннической жизни Валаамского монастыря.
- Все это места для уединенной молитвы или там ведется хозяйственная деятельность?
Нет, скит - это как раз место молитвы. Хозяйственная деятельность у нас осуществляется на ферме монастыря. Там действительно есть большое хозяйство, и сейчас идет реконструкция. Но, естественно, в скитах братия тоже трудятся, любой скит - это место труда и молитвы.
- Какое событие в жизни возрождающейся обители Вам запомнилось особенно?
Я почувствовал, что обитель действительно живет и возрождается, когда Святейший Патриарх Алексий II приехал на Валаам, чтобы освятить Спасо-Преображенский собор. Это было очень важным этапом в жизни монастыря, и, честно говоря, когда я сюда приехал, то не очень-то верил, что мы вообще когда-нибудь его восстановим. Пять тысяч квадратных метров росписи были в ужасном состоянии, в некоторых местах верхний слой осыпался до кирпича. В других местах потекла известка и, подобно сталактитам, висела на стенах храма.
- Владыка, что же изменилось после освящения собора?
С освящением собора совпало и переселение местных жителей из внутреннего каре, и именно тогда мы почувствовали, что монастырь стал монастырем. Летом мы переживаем наплыв паломников и туристов, и это вносит некую суету в жизнь обители, но зимой живем сугубо монашеской жизнью.
- Много ли в монастырь приходит молодых людей?
Да, достаточно много. Во время своего визита на Валаам Председатель Синодального отдела по монастырям и монашеству, архиепископ Сергиево-Посадский Феогност очень порадовался тому, что около тридцати кандидатов на рукоположение, постриг и вступление в братию прошли собеседование. К сожалению, не все кандидаты смогли быть на беседе. Штормило, и по этой причине люди из дальних скитов не смогли приехать.
- Молодых людей не смущает строгость Валаамского устава? Суровые климатические условия, нелегкие послушания... По силам ли все это современным мужчинам, привыкшим к комфорту и телевизору?
Ну, во-первых, эти люди приходят в монастырь не из-за любви к комфорту или средствам массовой информации, а как раз наоборот. Их не устраивает жизнь в миру, и они стремятся к Высшему, хотят жить со Христом, следовать Его заповедям и жить в монастыре, подлинном доме Божием. Ну, а все трудности... Если нести крест монашества терпеливо, благодушно и честно, то благодать Божия помогает. А когда человек с благодатью, с Богом - ему всегда и везде хорошо.
- Как долго послушники пребывают в этом звании?
По-разному. Обычно года три. Раньше мы, как правило, не постригаем, но бывает и десять лет. Есть послушники (таких немного, правда), которые пребывают в этом статусе по двадцать лет.
- У Валаамского монастыря очень интересный сайт, есть странички в социальных сетях… И все же возникает принципиальный вопрос: должны ли монашествующие осваивать пространство интернета?
Разумеется, интернет и средства массовой информации не для монахов. Монах ушел из мира не для того, чтобы сидеть в интернете, не для того, чтобы весь мир, так сказать, у него был в келье. И, конечно, недопустимо, когда монах пользуется интернетом в личных целях. Я бы сказал, что для современных монахов интернет - это враг номер один. А наше присутствие в сети необходимо для мирян, для тех, кто принимает участие в дискуссиях, в выработке и принятии важных решений, касающихся монастырской жизни. Это нужно, безусловно.
Ваше Преосвященство, журнал «Монастырский вестник» искренне благодарит Вас за интересную беседу. Мы желаем Вам и насельникам монастыря помощи Божией и духовного возрастания.
Беседовала Екатерина Орлова
13 декабря 2014 года Валаамский монастырь отмечает 25-летие возрождения. Своими воспоминаниями о начале новой жизни обители с журналом «Монастырский вестник» поделился игумен Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, епископ Троицкий Панкратий.
– Владыка, расскажите, пожалуйста, как начиналось Ваше послушание на Валааме? Помните ли Вы свое первое впечатление от обители?
– Начнем издалека. Вы, наверное, знаете, что я выходец из Троице-Сергиевой лавры. Постриг принимал у преподобного Сергия Радонежского. В Лавре нес различные послушания: трудился в издательском отделе, был экономом. А в 1992 году в составе одной делегации попал на Афон. И хотя я пробыл на Святой Горе очень недолго, Афон буквально «захватил» меня.
Это было еще до всех тех грандиозных восстановительных работ, которые начались на Афоне гораздо позже. Можно даже сказать, что я еще застал старый Афон; здания были в очень плохом состоянии и действительно нуждались в реставрации, их, конечно же, необходимо было восстанавливать. Но сама атмосфера вековой традиции, традиции молитвы создавалась здесь веками – и все было живым. И мне очень захотелось остаться на Афоне. По возвращении я подал соответствующий рапорт, покойный ныне Патриарх Алексий II (с Его Святейшеством мы были знакомы по служению в Лавре) вроде бы даже и не возражал.
В общем, все шло к тому, что я должен был уехать на Святую Гору. Но в конце 1992-го года Святейший Патриарх вызвал меня к себе и сказал: «Вы хотели на Афон, а я предлагаю Вам поехать на Северный Афон». И спросил, согласен ли я быть наместником Валаамского монастыря. Я ответил тогда: «Ваше Святейшество, я Ваш послушник, как Вы скажете, так и будет».
Так на послушание я отправился на наш Северный Афон – на Валаам, который после Троице-Сергиевой лавры с ее благолепием показался мне действительно очень северным.
В феврале мы поплыли на остров Валаам по Ладоге. Тогда я вообще впервые отправился в плавание и не подозревал, насколько опасным и даже рискованным для жизни может быть путешествие на корабле при морозе в -20 и шторме: качка, конечно, была ужасная. Одному мальчику, который плыл с мамой на Валаам в паломничество, стало плохо. Он лежал на полу совсем бледный, а мама подошла ко мне со словами: «Надо срочно возвращаться, мой сын умирает». Я направился к капитану с просьбой о помощи: «Знаете, – сказал, я – там молодой человек… Его мать говорит, что он умирает. Надо вернуться в Приозерск». Но капитан посмотрел на меня мрачно и ответил: «Если я поверну назад, умрем мы все». После этих слов я подумал, что, наверное, слишком грешен и просто не готов быть на такой святой земле, как Валаам. Тогда же вспомнилась пословица: «Кто по морю не плавал, тот Богу не молился».
Молитва у нас на корабле в самом деле была крепкая. И, слава Богу, мы все-таки добрались до места. Правда, к причалу подплыть не смогли, так как вокруг острова образовалась ледяная корка, в которую корабль воткнулся носом; нам пришлось выйти на лед. Я поставил на лед свой кейс (помните, тогда были такие чемоданчики из пластика, их еще называли «дипломатами»), и его тут же унесло ветром. Хорошо, что в сторону берега. Но ветер был такой сильный, что в сумерках и по скользкому льду мы еле-еле дошли до берега. Автомобильчик ГАЗ-66 довез нас от пристани до Центральной усадьбы, где я испытал уже настоящий шок. Крестным ходом с хоругвями нас торжественно встречала братия. Особое торжество изобразить было довольно трудно: нас встречали человек 20 насельников обители, но строения, которые окружали их, выглядели просто ужасно. Где-то были руины, где-то обвалившиеся и насквозь покрытые плесенью здания, над которыми возвышался весь в черных сгнивших лесах собор. Удручающая, надо сказать, картина. Ну, думаю, всё. Так и помру на этих развалинах. Правда, «за послушание». Это единственное, что меня утешало.
Ситуация усугублялась еще и тем, что насельники жили в тех же зданиях, что и местные жители острова, а именно: на первых этажах внутреннего каре у собора, в сырых помещениях, где местные хранили дрова. Гидроизоляция была нарушена, канализации не было, содержимое выгребных ям поднималось по стенам. Но самым трудным испытанием были, пожалуй, сами местные жители, эдакие «сорвиголовы». Рядом с моей кельей, через стенку, находилась квартира одного такого хулигана. Оттуда постоянно слышался звук бьющихся стекол и нецензурная брань. В общем, очень тяжело было жить.
Но, несмотря на трудности, устав сразу выбрали суровый, Валаамский, а служить и петь было почти некому. Клирос держался буквально на одном человеке, который пел весь суточный круг без сокращений. Это было, конечно, очень трудно. Но Господь укреплял Своей благодатью. И силы были… Сейчас я бы уже, наверное, не смог.
– Не унывали?
– Нет, вы знаете, как-то и не унывали. Конечно, было досадно, когда происходили стычки с местным населением. Например, однажды завязалась драка и наш трудник, спасаясь от местных, вбежал на кухню. Дело было вечером, братия убирали посуду – и тут такое дело… В общем, драка началась теперь уже в трапезной. Посуда летела во все стороны! Но примечательно, что наши победили. До прихода милиционера они затолкали хулиганов в огромную старинную монастырскую бочку, в которой раньше квасили капусту – и те мгновенно превратились в «агнцев». Братия стояли наготове вокруг бочки, откуда раздавались мольбы о пощаде. «Мы больше не будем», – тонкими голосками просили пленники.
Такие случаи, естественно, вызывали огорчение и, так скажем, не облегчали молитву.
Но постепенно жизнь налаживалась. У монастыря появились благотворители. А переломный момент наступил, когда мы начали строить на материке дома для местных жителей. Было построено два больших многоквартирных дома – один на шестьдесят, другой на девяносто семей. Получив жилплощадь, многие уехали, и жить стало значительно легче. Местные жители еще есть на Валааме, но люди остались спокойные, да и отношения наши улучшились. Мы им помогаем, специально для местного населения создан православный культурно-просветительский центр «Свет Валаама», которым руководит отец Мефодий (Петров). А главное, у нас освободились внутреннее и внешнее каре монастыря, благодаря чему братия теперь может чувствовать себя спокойно.
Стали возрождаться скиты: самый большой скит Всесвятский, скит преподобного Александра Свирского на Святом острове, Ильинский и Предтеченский скиты, на дальнем острове Путсаари – скит во имя преподобного Сергия Валаамского.
Построили новые скиты: Свято-Владимирский скит и скит в честь святого благоверного князя Александра Невского, Патриаршую пустыньку на острове Байонный.
В сентябре этого года Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл благословил программу развития скитской и пустыннической жизни Валаамского монастыря.
– Все это места для уединенной молитвы или там ведется хозяйственная деятельность?
– Нет, скит – это как раз место молитвы. Хозяйственная деятельность у нас осуществляется на ферме монастыря. Там действительно есть большое хозяйство, и сейчас идет реконструкция. Но, естественно, в скитах братия тоже трудятся, любой скит – это место труда и молитвы.
– Какое событие в жизни возрождающейся обители Вам запомнилось особенно?
– Я почувствовал, что обитель действительно живет и возрождается, когда Святейший Патриарх Алексий II приехал на Валаам, чтобы освятить Спасо-Преображенский собор. Это было очень важным этапом в жизни монастыря, и, честно говоря, когда я сюда приехал, то не очень-то верил, что мы вообще когда-нибудь его восстановим. Пять тысяч квадратных метров росписи были в ужасном состоянии, в некоторых местах верхний слой осыпался до кирпича. В других местах потекла известка и, подобно сталактитам, висела на стенах храма.
– Владыка, что же изменилось после освящения собора?
– С освящением собора совпало и переселение местных жителей из внутреннего каре, и именно тогда мы почувствовали, что монастырь стал монастырем. Летом мы переживаем наплыв паломников и туристов, и это вносит некую суету в жизнь обители, но зимой живем сугубо монашеской жизнью.
– Много ли в монастырь приходит молодых людей?
– Да, достаточно много. Во время своего визита на Валаам Председатель Синодального отдела по монастырям и монашеству, архиепископ Сергиево-Посадский Феогност очень порадовался тому, что около тридцати кандидатов на рукоположение, постриг и вступление в братию прошли собеседование. К сожалению, не все кандидаты смогли быть на беседе. Штормило, и по этой причине люди из дальних скитов не смогли приехать.
– Молодых людей не смущает строгость Валаамского устава? Суровые климатические условия, нелегкие послушания… По силам ли все это современным мужчинам, привыкшим к комфорту и телевизору?
– Ну, во-первых, эти люди приходят в монастырь не из-за любви к комфорту или средствам массовой информации, а как раз наоборот. Их не устраивает жизнь в миру, и они стремятся к Высшему, хотят жить со Христом, следовать Его заповедям и жить в монастыре, подлинном доме Божием. Ну, а все трудности… Если нести крест монашества терпеливо, благодушно и честно, то благодать Божия помогает. А когда человек с благодатью, с Богом – ему всегда и везде хорошо.
– Как долго послушники пребывают в этом звании?
– По-разному. Обычно года три. Раньше мы, как правило, не постригаем, но бывает и десять лет. Есть послушники (таких немного, правда), которые пребывают в этом статусе по двадцать лет.
– У Валаамского монастыря очень интересный сайт, есть странички в социальных сетях… И все же возникает принципиальный вопрос: должны ли монашествующие осваивать пространство интернета?
– Разумеется, интернет и средства массовой информации не для монахов. Монах ушел из мира не для того, чтобы сидеть в интернете, не для того, чтобы весь мир, так сказать, у него был в келье. И, конечно, недопустимо, когда монах пользуется интернетом в личных целях. Я бы сказал, что для современных монахов интернет – это враг номер один. А наше присутствие в сети необходимо для мирян, для тех, кто принимает участие в дискуссиях, в выработке и принятии важных решений, касающихся монастырской жизни. Это нужно, безусловно.
Ваше Преосвященство, журнал «Монастырский вестник» искренне благодарит Вас за интересную беседу. Мы желаем Вам и насельникам монастыря помощи Божией и духовного возрастания.
Разными путями приводит Господь монахинь в Стерлитамакский Благовещенский монастырь, и всех их с любовью принимает и воспитывает игумения Наталия (Ефремова).
Стер-ли-та-мак, Стер-ли-та-мак… - радостно выстукивали колеса поезда. А чему они-то, спрашивается, радовались? Ведь это мне - уже автобусом - ехать в башкирский городок, а поезд от Уфы помчится дальше, в сибирские края…
От немолодой интеллигентной попутчицы со смуглым, восточного типа, лицом услышала легенду: некогда жили в степных краях прекрасная девушка Стерля и удалой охотник Ашкадар. Они любили друг друга, но злые люди разлучили их. И тогда красавица превратилась в быструю речку, и серебристые струи запели песню о вечной любви. И влюбленный Ашкадар не смог остаться на земле без любимой… Так появилась еще одна сильная, красивая река. Они встретились, чтобы никогда не разлучаться, и побежали навстречу величавой Ак-Идели, Белой реке…
- Конечно, это всего лишь сказание, - улыбается Фаина. - Просто городок был построен у места впадения Стерли в Ашкадар, вот и придумал кто-то красивую сказку. Само слово «Стерлитамак» означает устье реки Стерли. В детстве, когда жила в Стерлитамаке, речки казались мне довольно большими. А сейчас… Да уж если судоходная Белая этим летом сильно обмелела, Урал стал мелководным, а наши-то Стерля и Ашкадар, слыхала, и вовсе усохли - чуть не воробью по колено.
Одну из этих речек - так и не узнала, Стерлю или Ашкадар, - я увидела на следующий день, когда вдоволь попетляла под палящим солнцем по изгибистым улочкам старой части Стерлитамака, и вдруг с правой стороны от дороги, под высоким берегом, открылась взгляду речка - не речка, болото - не болото… Зеленые заросли болотных растений сплошь покрыли застоявшуюся речную гладь, из тины торчат полусгнившие доски, пустые пластиковые бутылки... И лишь у самого берега кое-где мелькает темная полоска бурой воды. Неужели это и есть - певунья Стерля?
Невольно прибавляю шаг, чтобы поскорее уйти от этой грустной картины. Спрашиваю редких прохожих, как найти улицу Калинина. «Направо - и там еще пройдете…», «Налево - а там спросите, куда дальше…» - слышу от местных жителей. И наконец еще одна пожилая башкирка указывает:
- А вот пройдете до перекрестка, потом так вот повернете, и там - недалеко будет церковь. С Богом!
Радостно удивляюсь не столько тому, что женщина угадала, куда мне надо - я же ни словом не обмолвилась, что иду в Благовещенский монастырь, - сколько доброму Христианскому пожеланию.
Хотя - чему дивиться. И среди моих знакомых есть башкиры и татары, принявшие Православие. Жаль, что встретиться с очень многими из тех, кого хотелось бы повидать в Башкирии, в этот слишком недолгий приезд не удалось.
А вот и тихая улочка Калинина, и среди одноэтажных домов - строгие кресты Никольского кафедрального собора. И за кирпичной оградой с золотистыми барельефами ангелов на железных воротах - Благовещенский женский монастырь.
Матушка игуменья
Из переписки на интернет-форуме Православной газеты «Благовест».
«10 марта 2010 года:
Дорогие братья и сестры,
мне позвонила из Башкирии, из г. Стерлитамака, инокиня Соломония, келейница настоятельницы Благовещенского женского монастыря игумении Наталии.
Матушка Наталия тяжело больна, у нее инсульт. Две недели назад она поехала в больницу на прием к врачу. И там с ней случился удар. Так Господь управил, что произошло всё прямо в больнице, и ни одной минуты не было потеряно, ее сразу положили в реанимацию.
Матушке очень плохо! Левая сторона тела парализована, к тому же добавилось воспаление легких.
Каждый день к матушке приезжает духовник монастыря и причащает ее. Сестры горячо молятся и переживают за свою любимую матушку. И я ее тоже очень люблю (знаю матушку Наталию с 2000-го года). Это дивная, светлая, прекрасная женщина, молитвенница и труженица. И очень мужественный человек.
Когда несколько лет назад местные власти хотели по-своему «переустроить» святой Табынский источник, матушка с сестрами встала на его защиту. И не только словами в самых высоких инстанциях. Узнала матушка, что к источнику направлен бульдозер, - и вместе с сестрами вышла к источнику, встали прямо перед машиной. «Сначала уберите нас, а потом уж - ваша воля, крушите!..» И отстояли
источник.
Столько всего связано с матушкой!.. Столько!
Родные, прошу - молитесь о здравии болящей игумении Наталии, заказывайте о ней обедни, молебны, проскомидии, сугубые прошения, сорокоусты... - кто что может.
Если найду фотографию матушки, поставлю ее здесь. Вот посмотрите, какая она. Душа светится в ее глазах!..
15 марта:
Звонила я в монастырь. Матушке Наталии стало немного получше, но пока она в реанимации. Молитесь о ней, ради Бога! Знаю, что и сорокоусты, и обедни, и молебны о ее здравии заказываете. Спаси Бог всех, кто молится о труженице Божией тяжко болящей игумении Наталии!
17 марта:
Получила смс от келейницы матушки игумении.
Слава Богу, матушке Наталии лучше, в монастыре благодарят за молитвы.
Прошу и дальше не оставлять молитвы о болящей игумении Наталии!
23 марта:
И вновь - долгожданная весточка из Стерлитамака. Инокиня Соломония пишет: «Матушку перевели в палату, слава Богу, ей лучше! Вчера ее навещал Владыка (Архиепископ Уфимский и Стерлитамакский Никон - О.Л.
), утешал своей заботой. Спаси Господи за молитвы!»
Вот ведь радость какая!
Родные, прошу вас и теперь не оставлять молитв о болящей игумении Наталии. Да вашими молитвами дарует ей Всемилостивый Господь доброе здравие и всеблагую Свою помощь в трудах - на многая и благая лета!
27 апреля:
Порадуйтесь за матушку игумению Наталию: в пятницу, 23 апреля, ее выписали из больницы! Милая матушка заплакала от радости, когда приехала в монастырь. Вернулась домой!..
4 мая:
Дорогие мои, какая же сердцу радость! Так душа затосковала по Стерлитамаку, по матушке Наталии, и вот - сегодня мне передали пришедший в редакцию по почте конверт с брошюрой «Благовещенский женский монастырь Уфимской епархии» и вложенными фотографиями любимой Матушки. Я печалилась, что не могу поехать в Стерлитамак, в святую обитель Благовещенскую, - а монастырь сам пришел ко мне, грешнице великой...»
С матушкой Наталией хорошо говорить, хорошо и просто - молчать… Смотреть на ее выбеленное болезнью лицо, припасть к благословляющей руке…
Труженицу-матушку привычно видеть в трудах, в хлопотах, в скромном черном подряснике, реже - в парадном игуменском облачении, в наперсном кресте с украшениями - этой высокой награды, а еще раньше - ордена Святой Равноапостольной княгини Ольги - игумения Наталия удостоена за многолетнее безупречное служение Церкви. Но теперь - левая рука и нога пока еще неподвижны, и матушка Наталия смиренно лежит на кровати.
Из открытого окна доносится птичий щебет. А когда начнется вечерняя служба, станет слышно, как в храме идет Богослужение. Специально чтобы матушка могла слышать и молиться вместе со всеми, служба транслируется по радио и звучит громко, на весь монастырский двор. А как тяжело было без церковной службы в больнице! Только и утешение было - ежедневные визиты игумена Нила, Причащение Святых Христовых Таин каждый день. Теперь - слава Богу, дома!..
- Владыка Никон сам неустанно молится о здравии игумении Наталии, и куда только может - заказывает о ней требы: и на Афон, и в Иерусалим, и по храмам и монастырям России, - говорит инокиня Соломония. - Сам часто приезжает в Стерлитамак, навещает матушку, заботится о ее лечении. Нашел прекрасных врачей, которые очень хорошо помогают матушке. Да вот уже скоро придут медики делать электромассаж. После него чувствительность потихоньку возвращается в обездвиженные участки тела. Хорошо, что теперь матушка стала понемногу сидеть, вывозим ее на коляске и погулять, подышать свежим воздухом и посмотреть, все ли хорошо в обители. Даже и на кладбище ездит на коляске, к могилочкам своей сестры схимонахини Серафимы и схимонахини Михаилы , молится о них. Документы приносит казначея, монахиня Марионилла, и матушка продолжает оставаться на своем посту игумении.
Уфимские священнослужители навещают игумению Наталию, молятся о ней. Вот недавно приезжала монахиня Моисея, настоятельница монастыря в честь Смоленской (Бугабашской) иконы Божией Матери, привозила с собой чудотворную Бугабашскую икону. Игумения Серафима с сестрами Марфо-Мариинского женского монастыря из села Ира заезжала на обратном пути с Табынского святого источника. Многие пишут, звонят в Стерлитамак, спрашивают о здоровье матушки Наталии.
- А эта икона - подарок самарской игумении Иоанны, - перехватила мой взгляд матушка Наталия. - Сестры ездили в Иверский монастырь, и матушка Иоанна передала для меня икону Святителя Николая.
Вот уж более чем двенадцать лет прошло, как монахиня Наталия покинула Иверский монастырь, в котором вместе с родной своей сестрой и начинала свой монашеский путь. И подвизались в самарской обители не так долго, меньше двух лет. А - помнит их игумения Иоанна, помнят и другие иверские сестры. И с любовью молятся о них.
Тогда, в конце 1997 года, Епископ (ныне - Архиепископ) Уфимский и Стерлитамакский Никон попросил монахиню Наталию (Ефремову) возглавить Богородице-Табынский (теперь - Благовещенский) женский монастырь в Стерлитамаке.
От доброго корня
Неисповедимы пути Господни! Нина Григорьевна Ефремова (так звали в миру матушку Наталию), как и ее младшая сестра Антонина, о монашестве не мечтала. Но сызмала и до преклонных лет обе прожили в строгости, целомудрии и чистоте. Даже замуж не вышли, хоть и были умницами и настоящими красавицами: стройными и ясноглазыми, с тонкими чертами благородных лиц.
Они и выросли в семье, где Православной верой дышали, как воздухом. Родители, Григорий и Пелагея Ефремовы, были глубоко верующими - и детей с малых лет приучали жить по заповедям Божиим, в молитве и труде.
- Отец мой был певчим в церкви, - рассказывает матушка Наталия. - Он даже пострадал за веру, пришлось ему какое-то время и в тюрьме посидеть… Семья наша жила в деревне, и тут начались гонения. Крепких хозяев раскулачивали, верующих притесняли, закрывали и рушили храмы. Все, что нажили, отняли «коллективизаторы». Много пришлось пережить, поскитаться… И вот родители оставили в деревне свой домик, перебрались в Ульяновск - подальше от преследований. Отец устроился работать на фабрике.
Семья наша поселилась в небольшом домике на окраине города. Оттуда не так далеко было до Неопалимовского храма, и мы не пропускали церковные службы. Ходили, молились.
- Матушка, а вот в моем детстве, в шестидесятые годы по городам и селам ходили странники. Бывало, пускали их ночевать… И такие удивительные истории слышали от них… А к вам заходили странники?
- Я такого не помню. Если и приходили, то я этого не видала. Может быть, из-за того, что время такое было, опасались люди заходить в незнакомые дома. Ну а истории о Божественном… - родители были грамотными, сами читали Евангелие и Псалтирь и нас приучали читать. Мы и возрастали на Священном Писании.
- А что - храм в честь иконы Божией Матери «Неопалимая Купина» был тогда в Ульяновске единственным?
- Действующим оставался еще Воскресенский на кладбище. И всё. Два храма на весь большой город.
- Как и у нас в Самаре, тогда - Куйбышеве. Ну а в «городе Ильича» атеизм был особенно агрессивным… В школе вам доставалось из-за религиозных убеждений?
- А как же - насмешки были от детей… Мы же не скрывали, что верующие, вместо красных галстуков ходили с крестиками. В церкви мы с детства росли, я с малых лет пела на клиросе. Учителя вызывали родителей: «Почему у вас дети не вступают в пионеры?» Ну родители были крепкие, их не запугаешь. «Мы верующие, и дети ни в пионеры, ни в комсомол вступать не будут!» Разговор короткий…
Да разве только в школе - и на работе вера в Бога считалась признаком отсталости, невежества. Лаборатории, где я работала, присвоили звание «коллектив коммунистического труда», и вдруг - надо же, какое ЧП: выяснилось, что Ефремова-то верующая, в церковь ходит!.. Много из-за этого было шума…
Я как вышла на пенсию, так и перешла в церковь работать. Отец Никон, будущий Владыка, пригласил. Знали мы его еще диаконом, а потом стал он священником, иеромонахом, настоятелем Неопалимовского храма в Ульяновске. В церкви я была сначала псаломщицей, потом бухгалтером. Все это потом уже пригодилось здесь, в монастыре.
- А как получилось, что вы с сестрой - уже на склоне лет - стали монахинями? Монашество было мечтой вашего детства?
- Нет, о монашестве мы и не мечтали. Молились, старались жить по-Божьему. И вот наш духовный отец, тогда игумен Ювеналий, предложил нам с сестрой стать монахинями. Но мы не сразу решились на это. Это ведь очень серьезный шаг! Поехали в Троице-Сергиеву Лавру и там получили благословение на постриг. Но и тогда еще переживали, а сможем ли, не возьмем ли на себя непосильный крест? А к нам в Ульяновск несколько раз приезжал схиигумен Иероним (Верендякин) из Санаксарского монастыря, и я спросила у него, можно ли - позволительно ли - принять монашеский постриг, но остаться в миру. Он ответил, что можно, только если жить при церкви. И в 1995 году отец Ювеналий (сейчас он Архимандрит, служит в Ижевске) совершил постриг. Сестра моя Антонина стала монахиней Алевтиной, а перед смертью была пострижена в схиму с именем Серафима . (О своей сестре схимонахине Серафиме матушка Наталия рассказывала в интервью «У нас в саду всего много!..» , опубликованном в № 6 «Благовеста» за 2005 год - О.Л.
)
Ну а после пострига… - все Господь в нашей жизни управил. Стало уже понятно, что быть монахиней и жить в миру, хоть и при церкви, опасно для души. Может быть, кто-то и может жить монахом в миру, а мы уже душой потянулись в монастырь, к опытному духовному руководителю. И слава Богу, что игумения Иоанна приняла нас в Иверский женский монастырь, год и восемь месяцев мы были в этом монастыре, учились послушанию, жить не по своей воле, а по строгому монашескому уставу.
Ну а потом Владыка Никон позвал в свою епархию, в Стерлитамак.
- Что было для вас самым важным тогда, в самом начале, - и что видится главным сейчас в жизни монастыря? Тем более - после того как вы побывали на тонкой грани между жизнью и смертью…
- Тогда - главным было построить, укрепить изнутри монастырь. Уберечь - когда наш монастырь переводили отсюда на два года (в октябре 2002 мы переселились в Уфу, а в январе 2005 года вернулись на прежнее место). Сейчас уже и здания построены, корпус воскресной школы достраивается, монашеская жизнь налажена. У нас очень хороший опытный духовник, игумен Нил (Тимофеев). В монастыре около тридцати насельниц. Главное сейчас - то, что есть, сохранить. И дал бы Господь восстановить здоровье, чтобы еще послужить, сколько отмерено на земле.
Болит душа за то, что старых монахинь все меньше остается, вот и Серафима уже седьмой год как отошла ко Господу, и схимонахиня Михаила (Чернова). А молодые… - молодые тоже приходят, но немногие задерживаются. В те годы, когда создавался монастырь, люди шли, потому что душа горела, хотели служить Богу. А сейчас некоторые приходят в монастырь, потому что видят здесь удобные красивые кельи, внешнее благолепие. Так ведь здесь и трудиться, и молиться сколько надо! Не выдерживают - уходят. Вот, слава Богу, пришла к нам Надежда - дай Бог, прижилась бы, - хорошая монахиня из нее будет! Смиренная, послушная, трудолюбивая.
Цветы и птицы
Монахиня Марионилла:
- Несколько лет назад стал к нам в монастырь ходить один мальчик. Приходил на службы, молился, исповедовался и причащался, а потом с радостью посильно помогал насельницам монастыря. Хороший такой мальчишечка!
Но потом отец сказал ему: «И чего ты к этим лентяйкам ходишь? Они же в монастыре одно только и знают, что Богу молятся… Ты что - тоже таким хочешь быть?» И хоть мальчик сам прекрасно видел, что мы тут с утра до ночи в трудах, в хлопотах, - но авторитет отца все перечеркнул. Он отдалился от нас, и в церковь почти перестал ходить.
Сестра только и ответила: «Кто же лентяек слушает! Вы сами в свое время внушили ему, что у нас тут хорошему не научишься, а теперь кто мы для него - пустое место».
Ну все же изредка теперь видим юношу в церкви, приходит. Дай-то Бог, и выправится.
Да ведь так и многие смотрят на нас: монахи - или, как мы, монахини - значит, люди, упрятавшиеся в какую-то скорлупку от мирских тревог и забот. Живут себе припеваючи на всем готовеньком. Ну а кто попаломничает-потрудничает в монастыре хоть недельку, так уже не скажет и не подумает. Не говоря о том, как трудно постоянно молиться («молиться - кровь проливать!..»), столько дел и на хозяйственном дворе, и в огороде, и в швейной мастерской, и в просфорне, и в скиту у Святых Ключей, и здесь, в монастыре…
Инокиня Соломония провела меня на хозяйственный двор, где в коровнике уже тихонько мычали пришедшие с пастбища коровушки Пестряна и Вербочка. Мама с дочкой: Вербочка родилась на Вербное Воскресенье, вот ее так и назвали.
В сетчатом загоне дружно гуляют куры и… голуби. Всем хватает и места, и зерна.
- А вот видите, среди рыжих кур одна - черная. Ее несколько лет назад принесли к нам в трапезную: «Возьмите вот, сготовьте из нее что-нибудь - помяните моих покойных сродников…» Но мы за усопших помолились, а курочку отнесли к другим хохлаткам. Пусть яички несет да радуется жизни.
Матушка Наталия очень любит птиц! Идет, бывало, из трапезной, всегда у нее с собой крошечки. Воробьи стаей сидят на деревьях, ждут. Как увидят матушку - слетаются к ней, радостно щебечут. Зимы здесь морозные, так скольких пташек она отогрела и кормом, и своей любовью… Когда матушка заболела, птицы облепили дерево у окна ее кельи, сидят и не улетают, смотрят - не выйдет ли их кормилица. Наверное, и они вместе с нами молились Богу о ее здравии.
Матушка Наталия родилась 6 февраля, на Ксению Блаженную, в 1936 году. Так на 70-летие наша монахиня Сергия сделала ей в подарок барельеф: матушка и птицы . И сверху надпись: «Блажени милостивии, яко тии помиловани будут».
Сергия - она у нас художница, и стихи сочиняет. На День Ангела матушки сделала на ватмане коллаж: матушка Наталия с большим букетом самых разных цветов. И из каждого цветка смотрит лицо монахини, инокини или послушницы.
«…Но букет наш, дорогая,
Как увидишь, не простой:
Собрала его для рая
Ты заботливой рукой.
Никого не отвергая,
Приняла под свой покров,
Стала мамочка родная
Ты для нас - детей-цветов!
Пусть же ни один цветочек
Из рук твоих не пропадет,
Но со временем достойный
Плод для Бога принесет!»
Разные судьбы
Так получилось, что в первый свой приезд Людмила пожила в монастыре сорок дней, как раз во время Рождественского поста. Пришло время уезжать. И до чего же она заскорбела! И матушку Наталию очень полюбила, и сестер. Так бы и осталась! Но - надо ехать.
В молитвах и трудах, чтении духовных книг прошло три года. И вот решили Людмила со своим сельским батюшкой, что - пора, надо ей ехать в монастырь. Навсегда. Дуванский район, где находится их село, стоит на самой границе Башкирии с Екатеринбургской областью. И, подумав, батюшка благословил Людмилу ехать в Верхотурье. Сам и взялся отвезти будущую монахиню. Перед дорогой проверил машину: все хорошо, мотор исправен. Ну - с Богом, надо ехать благословясь. Только выехали за деревню, как вдруг машина заглохла. Батюшка и так, и этак старается завести - а ничего не получается. Он и говорит: «Ну, значит, нет воли Божией, надо тебе ехать к мать Наталии». И - тут же машина заработала и как на крылышках домчала в Стерлитамак.
Здесь, в монастыре, Людмила приняла иноческий постриг - я уже познакомилась с ней как с инокиней Софией, когда приезжала на Крестный ход к месту явления Табынской иконы Божией Матери. А теперь она - монахиня Сергия.
У монахини Сергии прежде были послушания в церковной лавке, на складах, а сейчас, как заболела матушка Наталия, осталось только одно, зато самое близкое сердцу: днем и ночью ухаживать за матушкой.
Не расстается с матушкой и ее постоянная келейница инокиня Соломония. Матушка Наталия нет-нет да и назовет ее Катей - по старой привычке. Она ведь помнит ее еще по Неопалимовской церкви - девчонкой-школьницей. Мама ее и сейчас служит псаломщицей, а сама Катя пела в церковном хоре.
- Десять лет назад я закончила школу, - рассказала инокиня Соломония. - Мечтала стать учительницей. А матушка Наталия пригласила меня на каникулы в монастырь, погостить. Я приехала и - осталась. Для многих знакомых, да и родных это мое решение было шоком. Как это так: хорошо училась, никаких трагедий в личной жизни (многие ведь считают, что в монастырь уходят исключительно от разочарования в жизни, неудачники). Но мама поняла, что для меня это самое большое счастье, выше которого в миру мне не найти, - и дала свое благословение. Теперь приезжает, навещает меня здесь. Такая радость - молиться рядом с матерью…
А монахиня Марионилла пришла в монастырь вслед за своими дочерьми инокиней Агнией и послушницей Марией.
- Они уже были в монастыре, а я еще жила у себя в Пугачеве Саратовской области, работала. В храме я часто видела одну… как бы это сказать… - не совсем обычную прихожанку Ольгу. Была она уже в годах - не определить на вид, лет пятидесяти или побольше. Летом Ольга ходила в зимней одежде, в лютую стужу - одевалась и обувалась по-летнему. Многие считали ее непростой, примечали, что молитва у нее сильная, и старались подать ей милостыньку. Но она не у всех брала. У кого и отшвырнет с гневом: «Не надо мне, не возьму!» А мои подаяния всегда с какой-то радостью брала и относила к иконе Божией Матери «Скоропослушница», вставала и молилась у иконы.
Когда ты одна, а дети выросли, на работе так и стараются нагрузить тебя побольше. Я не роптала, но уставала очень. Как-то возвращаюсь со смены, не дойдя до дома, присела на лавочке и сижу, отдыхаю. Тут подошла Ольга и участливо спрашивает:
- Что, устала?
- Да, - говорю, - очень устала.
- К дочкам не собираешься уйти в монастырь?
- Не знаю даже, что и делать. У меня ведь работа хорошая, оставлять жалко…
- А ты погляди на небо, что увидишь.
Я подняла взгляд - и так и застыла. Прямо надо мной - большой белый крест.
- Вижу - крест!
- Ну вот и думай.
Думать-то я думала, а все равно так и не могла решиться. В миру у меня все хорошо, а что ждет в монастыре? Смогу ли понести крест монашества?
И вот приехала я в Самару, в Иверский монастырь - я туда и раньше приезжала. Спрашиваю совета у игумении Иоанны, как же мне быть. Ничего она мне сразу не сказала.
- Давай, - говорит, - помолимся. Сейчас Литургия будет, пойдем на службу.
Стою, молюсь. И только закончилась служба, игумения Иоанна сама идет ко мне:
- Знаешь что, мне во время Литургии пришла твердая мысль: надо тебе ехать в Стерлитамак, в монастырь. Бог тебя благословит!
Так и решилась моя судьба. И теперь вот уж двенадцать лет я в этом монастыре. И поняла, какой нелегкий крест монашеский, и вдвойне тяжелый, когда мать служит в одном монастыре с дочерьми. Легко ли - оберегать их от злых людей, от наветов и прямой злобы. Было такое, что я просто рыдала от боли: за что же так, Господи!.. Ну да - надо терпеть. Все, что Господь посылает, во благо нам. А все равно иной раз так тяжело бывает… Только и прошу: Господи, дай сил все перетерпеть до конца!
Все ведь в жизни так непросто. У меня родственница одна была, родная сестра моей бабушки, - деток у нее пятеро, весь дом на ней, а она такая светлая, никто от нее ни ропота, ни плохого слова не слышал, трудилась да молилась. Все на нее дивились: в любой мороз одевалась очень легко и обувалась в калоши на босу ногу, а не мерзла. «Как это ты, Параска, можешь так ходить?» - «Да мне, говорит, не холодно…»А потом смотрим - стала и она одеваться-обуваться, как все. И себя же винит: «Обругалась нечистым словом - вот теперь и мерзну…» Видишь как - из-за одного слова можно благодати Божией лишиться.
Помоги мне, Боже, крест мой донести…
Молящимся помогает Господь
Большой радостью стало для меня узнать, что как восемь лет назад мы проторили дорожку, так и ходит Крестный ход на Табынскую прямо из Стерлитамака, от Благовещенского монастыря. Идут к месту явления Табынской иконы Божией Матери, к Святым Ключам.
Кто-то пожмет плечами: что там идти-то, восемьдесят километров. А вы пройдите их - по палящему зною, когда перед глазами дрожит и плавится воздух, а под ногами - раскаленная земля. Когда легкие порывы ветра приносят вместо облегчения мельчайшие крупицы соли, которые въедаются в кожу. И только пересохшие губы упрямо поют: «Радуйся, Радосте наша, покрый нас от всякаго зла честным Своим омофором!» Зато какую радость приносят в душе, возвращаясь, крестоходцы - словами не высказать!- Жалко, в этом году не смогла пойти в Крестный ход, - сокрушается мать Марионилла. - Хоть и трудно, и ноги в кровавых мозолях, но мозоли пройдут, а благодать - останется!
- Скажи, а сейчас известны случаи исцеления в этом святом месте, какие-то еще чудеса милости Божией?
- Наверное, они есть, но ведь в Крестном ходе идешь - и стараешься не разговаривать, а больше молиться. Конечно, Пресвятая Богородица никого не оставит без Своей милости и утешения. Даст Бог, на будущий год постараюсь пройти в Крестном ходе.
И каждую осень Крестный ход во главе со священниками и монахинями обходит Стерлитамак. Сестры монастыря молят Бога о том, чтобы к этому времени любимая матушка игумения Наталия встала на ноги.
…Рано утром в окно паломнической кельи забарабанил дождь. Он падал звонкими веселыми струями, заботливо поливал цветы на клумбах и овощи в огороде, освежал живительной влагой истомившуюся от жары землю. Видно, хорошо помолились на молебне о дожде, который служили в монастыре два дня назад. Эти молебны служить бы по всем храмам, и не единожды - тогда и даровал бы Господь благорастворение воздухов. Где-то укротил бы засуху, где - унял наводнения. Ведь не оставляет Господь без ответа горячие молитвы верующих.
Когда верстался номер. Инокиня Соломония попросила молитв читателей «Благовеста» за болящую Иулию. Трудницу Юлию сильно искусала собака, изуродовала лицо. Юлии предстоит серьезная операция, она перенесла тяжелую душевную травму. Помолитесь о ее здравии и помощи Божией в терпении скорбей! Ольга Ларькина 09.07.2010
Монашеский крест
Хочу вам рассказать о моей родной тете Анне Никифоровне Анисифоровой - может быть, ее смиренная, терпеливая жизнь послужит кому-нибудь примером.В конце XIX века в селе Сиделькино Самарской губернии жила благочестивая крестьянская семья Анисифоровых. И была у них такая беда: дети рождались и почти сразу же умирали. Потеряв двенадцать детей, мать, Ирина, горячо молилась, чтобы Господь послал ей сына, да чтобы рос он здоровым и, когда женится, народил бы ей внуков… Она дала обет, что пешком, с одной котомкой, пойдет в Киев поклониться святым мощам, без припасов еды, без смены белья. Настало время - родила тринадцатого ребенка, сына. Назвали его Никифором, он вырос, женился, народил детей.
Когда внуки подросли, поклонилась баба Ирина родным и пошла из дому пешком в Киев-град. Вернулась очень похудевшая, рассказала, что честно выполнила свой обет - пешком дошла до Киева, ни на какую подводу не садилась, - и вскоре умерла.
Рассказ Ирины навсегда остался в памяти ее внучки Анны, и девочка решила свою жизнь посвятить служению Богу.
Анна выросла и стала красивой девушкой, с тонкими чертами лица, была она очень смиренная, знала всю женскую работу: шила, вышивала, по дому легко и быстро управлялась. Односельчане называли ее не иначе как красавица Анна. Сватали ее богатые женихи, но она всем отказывала.
В те годы на селе была большая смертность. Похоронили маму Анны, жену старшего брата, двух братьев-близнецов. Оставались отец, брат Никита, младшая сестра Ксения (моя мама) и старенький дедушка. Анна вела хозяйство вместо матери. Когда отец решил жениться на вдове с детьми, Анна ушла из дома. Побывав в нескольких монастырях, она остановилась в Дивеевской обители. Как молодую послушницу Анну поселили к инокине (монашеское имя не знаю - это была тайна), тоже родом из села Сиделькино, в миру Ирине Емельяновой.
Послушница Анна пекла просфоры и пела на клиросе. Ирина, которая была крупного телосложения и высокого роста, выполняла тяжелую мужскую работу, а еще с благословения переводила на мордовский язык Евангелие для местных жителей-мордвинов.
Когда Дивеевский монастырь закрыли, Ирину, принявшую постриг, как «врага народа» отправили в Сибирь, в тюрьму строгого режима. Анна не бросила Ирину и последовала за ней. Добравшись до селения, где была тюрьма, поселилась на квартире. В этом селении она помогала хозяйкам по дому, ухаживала за больными - безплатно, только чтобы давали покушать, и все, что ей давали, делила с Ириной. Каждый день навещала Ирину и приносила ей еду.
В тюрьме с Ирины сорвали нательный крест. Она ногтем рисовала крест на груди и в тюремной камере начертила крестик маленький. В камере Ирина была одна, только с Господом, Богородицей, с Ангелом Хранителем и со святыми. Анна с едой, в картошке, передала ей два маленьких крестика. И Ирина много лет хранила эти два крестика под языком во рту. Ночью один крестик вынимала и приспосабливала в углу камеры, а второй крестик оставался под языком. Так Ирина постоянно молилась.
Надзиратели постоянно наблюдали за Ириной в окошечко и знали, что она постоянно молится, ее полюбили, относились к ней с уважением. Однажды, заглянув ночью в окошечко, они увидели на стене большой светящийся крест. Когда вошли в камеру, крест исчез, обыскали Ирину - ничего не нашли. И, видно, поняли, что за человека они стерегут, стали относиться помягче. Вся тюрьма узнала об этом случае.
В 1932-1933 годах Ирину освободили. Ирина и Анна отправились на родину, в село Старое Эштебенькино Куйбышевской области, где жила сестра Анны Ксения после замужества.
В селе все знали, что у Ильиных (такая фамилия была у Ксении, моей мамы, после замужества, отец мой - Федор Дмитриевич Ильин) поселились монахини. Анну тоже все считали монахиней. Когда Анну и Ирину хотели арестовать, Ильиных предупредили за несколько часов. Бабушка Анисия, свекровь Ксении, собрала узелок с едой и одеждой и пошла в церковь: Анна и Ирина были там на службе. Пришла в храм, пробралась на клирос и шепчет: «Здесь ли Анна с Ириной?» - и передает узелок. От узелка Анна и Ирина отказались, полностью предав себя Богу. Церковь была окружена конвоирами. По окончании службы Анисия бежит домой, сообщает новость детям, семье, что Анна с Ириной в опасности. Все молились, чтобы Господь спас Ирину и Анну.
Анна и Ирина вышли из храма почти последними, прошли мимо милиционеров - их никто не узнал. Зашли в дом, быстро собрали обед и еще не вышли из-за стола - прибегает мальчик, говорит: «К вам идут»,- и убегает задним двором.
Ирина выше Анны ростом - ее спрятали на полатях, а Анну, которая была поменьше, - в избе, где спала детвора. А жили в избе три семьи: старший сын Гавриил с женой Марией и сыном, старый дед Дмитрий, его сын Федор с женой Ксенией и сыном Нестором (меня тогда еще не было, я в 1939 году родилась), жена Дмитрия Анисия и дети неженатые - Степан, Николай, Анна и Марфа. Старших детей покормили и отправили гулять до прихода Анны и Ирины. Двухгодовалый Нестор сидел у мамы на руках. Пришли милиционеры и спрашивают у младенца Нестора: «Были ли гости у вас какие, тети?» Екнуло сердце у Аннушки, она высунула голову из-под одежды, которой была накрыта, приставила палец к губам. Нестор видел, как тетю прятали, чуть поднял глазки наверх, увидел голову с пальцем на губах (Богу только известно, что подумал младенец), твердит: «Нет, тю-тю», - и ручки разводит. Ушли милиционеры.
Бабуля Анисия собрала еду и проводила Анну с Ириной задними дворами к речке, за речкой лес. Пока пробирались к речке, их обнаружили - хотели взять живыми. Ирина с Анной побежали к речке - и в воду, в камыши. По ним стреляли. Вскоре решили: раз не выплыли, значит, все равно мы их уничтожили, - и уехали. И вся родня, и односельчане думали, что Анну и Ирину убили. Когда все затихло, ранним утром они переплыли речку, вышли из воды и ушли в лес.
Я потом все спрашивала, как им удалось спрятаться. Оказывается, они взяли камышовые палочки и нырнули под воду, палочки одним концом держали во рту, а другой конец их был над водой, так они дышали.
В 1954 году Анна и Ирина летом, когда ходили за ягодой, показали мне место, где они тогда скрывались в лесу. Сколько же там, на этой поляне, земляники! Жили они в землянке. Обыкновенная яма небольшая, и лестница сохранилась, и крышка с ручкой, на которой земля.
До 1943 года все родные и моя мама считали их умершими. Правду знал только дедушка мой, отец Анны, Никифор. Дедушка Никифор купил себе пчел и сделал пасеку в лесу - чтобы чем-то помочь Анне и Ирине - едой, одеждой. Ночью они приходили к нему. Но даже дедушка не знал точно то место, где они жили.
В 1943 году Ирина и Анна вышли из подземелья и пришли к властям в районный центр Челно-Вершины (это приблизительно в 20-25 километрах от села Сиделькино). Сказали, что скитались по селам, прибыли в родные края и хотят жить в Сиделькино. Им разрешили, но с условием - каждый месяц отмечаться. И они в любую погоду шли пешком отмечаться. В 50-е годы ходили уже не в Челны, а в село Сиделькино, но каждую неделю отмечались. Построили себе избушку на отшибе: маленькую, шириной приблизительно 3,5 метра, а по длине и четырех не было, но с тремя окошками - два спереди и одно сбоку стены. Не давали власти им земли ни под огород, ни под сарайчик.
В 1954 году разрешили занять примерно 2,5-3 сотки под постройку и грядки. Повзрослев и поняв немного жизнь, я спрашивала: «Да как же вы жили?» Ни пенсии, ни огорода, без паспорта, без работы. Это мне тогда казалось, что без работы. «Да с Божьей помощью», - отвечали. На праздники (в такие дни тайком) им приносили кто что мог односельчане. На Пасху яйца приносили с хлебушком и пироги, на родительские дни приглашали на поминки. После 1957 года разрешили сельчанам справлять поминки. Анне и Ирине давали воск - они делали свечи людям, читали по усопшим Псалтирь… Этим жили и питались.
Сельчане их любили, не замечая, что они за всех молились. Только все знали и говорили: «Там, в поселке, живут монашки (от домика Анны и Ирины на отшибе пошла улица, и ее стали называть поселком Редкая Береза - почему, не знаю, видно, мало было домов). У них и дождь вовремя, и урожай из всего района лучший, и односельчане живут лучше, чем в других селах».
Помню такой случай. В то время я была у них на каникулах. Тетя хлопочет у печки, заходит Ирина и говорит: «Анюта, беда грозит соседу Никифору». А он был и рыбак, и охотник, и плотник. Бросает тетя печь, встают на молитву, и я с ними. Долго, как мне показалось, молились, печка прогорела, а вечером, перед ужином, снова стали на молитву и все благодарили Господа и Богородицу. Говорили: «Слава Богу, беда Никифора миновала». Оказалось, у него чуть не случился пожар. Потом ужинали. Ужин у них простой, готовили они галушки-затирушки или картошку варили на костре во дворе, но я у мамы с папой с таким аппетитом не ела. Казалось, мама так не умеет вкусно готовить.
Анна и Ирина вместе прожили более 60 лет. Никто из родных и односельчан не слышал из их уст плохого слова. Жили очень дружно со всеми и всегда были веселые, улыбчивые, ни на что и ни на кого не жаловались. Я свидетельница того, как они ладно жили вместе: не пререкались, не корили, никого особо не учили, ни на чем не настаивали. Что-нибудь скажет Ирина, Анна отвечает: «Хорошо, Ириша». Анна что скажет, Ирина в ответ: «Хорошо, Анюта, так и сделаем». Мне рассказывали жития святых.
В смирении Ирина еще такой подвиг несла. Анна спала на топчане шириной примерно 60 сантиметров, на постели и на подушке. Ирина ее очень жалела и, так как была покрепче и намного старше Анны, не позволяла ей нести телесные подвиги, а сама спала на скамейке примерно 20 сантиметров шириной, стелила половичок, в голову клала полено и укрывалась дерюжкой самотканой. Я как-то спросила: «А что вы так спите, и дрова под головой?». А она и отвечает: « А я так дрова сушу, чтобы в печке лучше горели, но ты никому, даже маме, не сказывай об этом. Вдруг мама захочет так дрова сушить и может простыть, а я закаленная». 
В сороковых годах я с родителями жила в Узбекистане, в городе Киждувон Бухарской области. Там я и родилась в 1939 году. В 1936-м папа с мамой и племянником выехали в Среднюю Азию - гонение было на тех, у кого в родне были «враги народа». Чтобы спасти семью, папа ездил по разным городам, а в 1941 году перед войной завербовался на Камчатку. Перед их отъездом дедушка Никифор пришел на чугунку (железную дорогу) и очень плакал, говорил: «Не ведаете, что вас ожидает. Будет война, и вы не доедете до того места, куда завербовались». - «Да что ты, тятя, мир подписали с Германией, не будет войны». А он свое твердит: «Война будет очень страшная. Вы будете еще в поезде ехать и узнаете. Но знай ты, Ксюша-Ксения, и ты, Федор, не пугайтесь. Остановят поезд, всех мужчин заберут и мальчиков-подростков. Твоего Федюшку, сына Нестора и еще одного мужика по имени Федор не заберут на войну. Из всего эшелона, поезда, троих только не заберут и вернут в поезд, в вагон». А вагоны были как сейчас товарняки, и на нарах, на соломе пассажиры с тазами, ведрами. «Да что ты, тятя, откуда ты это знаешь?» А он: «Не спрашивайте, откуда я знаю. Ты всю жизнь свою проживешь с Федором до смерти - всегда и везде вместе. Брата твоего Ивана убьют на войне. Младший брат Никита в каких только случаях не побывает. В плену, и пленных стрелять будут, а Никита будет невредим и домой вернется без царапины». И все это сбылось. Дяде Никите, если бы не раненые товарищи, оставшиеся в живых, не поверил бы никто. В таких передрягах был - и приехал домой без ран, без царапин. Заставили немцы самих солдат рыть себе могилу и перестреляли всех, дядя Никита в эту яму упал как убитый, а ночью из-под покойников выполз, остался жив. В плену уложили их на бревно головами, вторым бревном прижали, забили и оставили умирать - душили так. Снова Никита жив остался.
Все удивлялись, откуда дедушка все знал. Он один был, кто виделся с Анной и Ириной, а им Господь все открыл. Поздно я поняла: непростые были Анна и Ирина, блаженные, чудеса происходили по их молитвам, да мы не могли вовремя уразуметь. Приходит Анна к маме и говорит: «Ксения, у нас икона Спасителя обновилась» - и рассказывает, а мама вроде как бы сомневается: «А может, тебе показалось?» Тетя говорит: «Наверное, показалось». При мне этот разговор был. На каникулах приводит мама меня к тете, а икона вся, кроме руки и низа, обложена, украшена фольгой из-под чая. Я говорю: «Мама, смотри, и вправду икона светится». Мама мне потом сказала наедине: «Тетя старенькая стала, вот ей и чудится что-то, обложила, украсила золотой бумагой и сказала, что другой стала икона». Эта икона сейчас у меня.
Ездили они по святым местам. Потом я поняла: у Анны и Ирины были духовные отцы, они ежегодно ездили к ним. Анна приняла тайный постриг, никто и не догадывался. Да и мало кто знал в то время в селе о тайных монахах в миру. Однажды Ирина ездила куда-то одна. Когда она приехала, тетя уговорила ее лечь с нами спать на постель, а я обрадовалась: «Конечно, конечно, сейчас не надо дрова сушить - лето». Смирилась Ирина: «Ладно, Анюта, ляжем все на постели, на полу». После молились. Я заснула и вдруг почему-то проснулась, но не повернулась, лежу смирно и слышу разговор. Ирина говорит: «Отец (имя не помню) так хорошо встретил и сказал, как нам Господь открывает, какая жизнь, какие перемены ожидают людей». И сказала, что коммунистов не будет. Я думаю: а куда они денутся и почему она кого-то называет отцом? И сказала: «Он сейчас живет под Москвой, в Барановке». Я потом заснула, к этому разговору больше не возвращалась и никогда не спрашивала.
Помню, летом тетя стирала все мое, что на мне было. Смены не было, и она надела на меня свою кофту и длинную юбку, а я такая довольная, хожу воображаю. Нравилась мне эта одежда. Идут по улице девушки, женщины с покоса. Одна из них по имени Антонина стала смеяться, увидев меня. А тетя ей говорит: «А вы не смейтесь. Пройдет время, и она по моим стопам пойдет». Они, молодежь, примолкли, попросили прощения у тети и ушли. Люди верили, что все, что ни скажут Анна и Ирина, сбывается. И когда я вышла замуж в 1962 году, Антонина вспомнила слова Анны: «Как же так, Анюта сказала, что Валентина будет монашкой, а тут выходит замуж?». А как я была бы рада, если бы эти слова тети исполнились.
Господь меня миловал комсомолом, брата партией (с высшим образованием проработал простым инженером, так как не вступил в партию). Моей маме очень хотелось, чтобы мы с мужем Ваней были венчаны, а тетя сказала, успокоила ее: «Придет время, и они повенчаются». Мама успокоилась, ждала этот день. Никогда никто из уст Анны и Ирины не слышал осуждающих слов, тем более обзывания безбожником.
21 июля 1969 года Анна приехала ко мне в город Мелекесс. Долго мы разговаривали. И вот что поведала мне моя любимая тетя: «Ты никому не сказывай. Я через две недели умру. У меня много старинных книг. Книги ты забери. А кровать никелированную (которую купили в 1958 году, когда Ирина заболела и тетя ей сказала, чтобы она спала на хорошей постели. Ирина смирилась и согласилась - авт.) завещаю племяннику Нестору». Любила она всех племянников, а Нестора особо: часто вспоминала, как он младенцем не предал ее, когда она пряталась от милиционеров.
«Да откуда вы знаете, что именно через две недели умрете?» - спросила я. Что она мне могла тогда сказать, духовно малограмотной молодой женщине? «Да по рукам я сужу, посмотри, какие руки стали, и старческие пятна на руках». Я ее успокаивала, не хотела верить. Она не спорила, не доказывала: «На все воля Божия. Но ты маме не рассказывай. Знай сама, о чем мы с тобой говорили». Я дала ей слово, только спросила: «Как мне вас и Ирину поминать»?
Ирина умерла в сентябре 1958 года спокойной смертью, не жаловалась на боль. Я была тогда студенткой, жила в Куйбышеве, на похоронах не была. Восемь месяцев она лежала не вставая, худела, мало очень ела, а потом совсем перестала есть. Только безпокоилась и говорила: «Ты, Анюта за мною ухаживаешь, а кто за тобой так будет ухаживать»? Тетя отвечала: «А ты не безпокойся, Ириша, на все воля Божия. За мною мои труды будут ухаживать».
Итак, мы с тетей сидим, и я спрашиваю, как мне их поминать. Отвечает: «Ирину - девица Ирина, а меня - девица Анна. Наши имена тайные, ты когда-нибудь поймешь». Через несколько дней после ее отъезда веду из садика дочек, Олю и Танечку, думаю о тете, и так защемило сердце… Я подумала - живет одна, старенькая, и никого поблизости. Вечером написала ей письмо: «Ты (называла ее на «ты», как она велела), тетя, не переживай, только живи. Как Ваня приедет с командировки, с Севера, мы тебя возьмем к себе жить, будешь жить с нами». Это письмо она получила, читала ей та соседка Антонина, что когда-то посмеялась надо мной.
А утром, ровно через две недели после нашего с ней разговора, подоила козу (Антонина видела, как тетя молоко процедила), зашла в избу. И не выходит. Было принято: хозяюшки скотину выводят на улицу и ждут, когда дойдет тетя. Она всех отправляла домой, а скотину одна провожала за поселок в поле, к пастуху. А тут ждут - Анны нет. Тоня бежит, в дверь стучит - закрыто. «Да ты что, Аннушка, заснула, что ли? Видела, как ты цедила молоко, а тут и закрылась. Открой!» Собрались соседи, выставили окно, зашли в избу. А она - ноги на полу, руки и голова на кровати. Смотрят - умерла.
В том же году Ваня, мой муж, приехал с командировки в конце октября и позвал меня венчаться. Купил в Ленинграде обручальные кольца, и через семь лет нашей совместной жизни мы наконец повенчались. Говорю: «С работы нас уволят, детей из садика уберут». А он: «Тогда мы с тобой уедем на Север». Уехали мы в Мурманскую область, город Полярные Зори, и еще тридцать три с половиной года прожили вместе венчанные. Это по молитвам тети Господь сподобил венчания и уберег от греха дальнейшей жизни в невенчаном браке.
Во время нашего последнего разговора я спросила: «Тетя, а если я чего не знаю, как поступить? Ты будешь мне подсказывать?» Сказала: «Буду». И так много лет продолжалось. Спрошу во сне - она мне скажет. Как-то раз вижу во сне: тетя сидит на скамеечке, я слева, она справа, и говорит: «Сейчас тебе расскажу, только ты это не должна никому рассказывать». А я ей говорю: «А может, маме?» Она хлопнула рукой о мою правую коленку и сказала: «Нет. Я тебе ничего не скажу, вдруг ты когда-нибудь проговоришься». И проснулась я. С тех пор тетю вижу редко и ни о чем не спрашиваю.
Мой духовный отец Архимандрит Никодим, живущий в Мурманске, мне сказал: «Счастливые мы с тобой. У нас есть ходатай на том свете, что бы я делал без моего ходатая. Так он обо мне молится. И у тебя сильная ходатаица». «Да, отче, вы правы», - отвечала, хотя я ему до этого о тетушках не рассказывала.
Пять лет тому назад Господь сподобил меня побывать на могилке Ирины и Анны. Возвращаясь домой в 1992 году из поездки по святым местам, я заехала в Сиделькино и Старое Эштебенькино поклониться могилкам своих родных.
Пешком, с Иисусовой молитвой, после инсультов и инфаркта, до поселка Редкая Береза и до кладбища прошла 15-20 километров. А где могилки Анны и Ирины, не знаю - вырос лес, могилки старые. Уже в 50-е годы у Ирины в селе Сиделькино, где она родилась, никого из родных не осталось, все умерли. И наши родные, кто оставался в Сиделькине или в Старом Эштебенькине, умерли, а мы, племянники Анны, разъехались по разным городам.
Стала искать старожилов, спрашивать, помнит ли кто живших тут монашек. Нашла бабушку, которая прожила в поселке 25 лет. Прошу ее хоть что-нибудь вспомнить. Ирина умерла 33 года назад, Анна - 23 года (в 1982 году). И она мне говорит: «Вспомнила. Хоронили ярого коммуниста. Поставили звезду, памятник железный рядом с могилами монашек. Говорят, при жизни он их часто пугал, не давали монашкам земли по его ходатайству, всем говорил - «враги народа», а похоронили - пришлось лежать рядом с монашками».
Пошли мы с этой бабушкой искать могилу коммуниста. Ходили-ходили по кладбищу, искали желтый памятник со звездой. Кладбище старое в лесу, заросшее травой, нет оградочек, холмики сравнены с землей. Стою и почему-то все смотрю вверх. Бабуля говорит: «Ты на землю смотри: может, какой колышек остался, значит, это могилки». И вижу - под деревом, рядом со стволом, прямо от корней, крест, и второй рядом. Подбегаю, читаю надписи и узнаю могилки моих любимых, дорогих тетушек. Кресты полностью сохранились, и надписи на крестах видно.
Посидели, помолились, помянули, и бабуля говорит: «Спеши, тебе еще далеко идти, если не хочешь у нас переночевать. Ночь наступит быстро, особенно в лесу. У нас темные ночи, а тебе идти полем, лесом…». Но слава Богу, Богородице, Ангелу Хранителю, всем святым и блаженным тетушкам моим - чуден был путь и легок. Чувствовалось, как до самого дома меня сопровождали мои тетушки.
"БАТЮШКА, у вас есть заветное желание?" - поинтересовался кто-то из прихожан у отца Василия. "Я хотел бы умереть на Пасху под звон колоколов", - ответил он, не задумываясь.
Разговор происходил в Москве, на подворье Оптинского монастыря. А спустя несколько лет в Оптиной Пустыни на Пасху были убиты трое монахов. Среди них - иеромонах Василий, в миру Игорь Росляков. Его земная жизнь оборвалась в 32 года.
Духовная сила
СЕГОДНЯ Игоря назвали бы харизматичным. А в начале 80-х друзья и знакомые говорили о нем: "человек-магнит". Игорь притягивал к себе взгляды всюду, где появлялся. Высокий, под два метра ростом, необычайно стройный, с густыми пшеничными волосами. С третьего класса будущий монах серьезно занимался водным поло. В его активе - звание лучшего игрока чемпионата Европы среди юношеских команд.
После школы Игорь поступил на факультет журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова. Выступал за университетскую команду по водному поло, в то время одну из сильнейших в СССР.
"Мы заметили, что Игорь стал носить нательный крест. Во время игры он прятал его под ватерпольную шапочку, - рассказывает советник председателя Госдумы Олег Жолобов, в прошлом игрок команды МГУ по водному поло. - В пост ел гречку, размоченную в воде, и сухофрукты. А нагрузки были большие. Кто-то ему однажды перед серьезным матчем попенял: "Игорь, ты у нас один из ведущих игроков. Вдруг сил не хватит?" А он ответил: "Прежде всего духовная сила важна". Тот матч мы, кстати, выиграли, потому что Игорь забил решающий гол".
Перемены в сознании Игоря начались на втором курсе, когда он познакомился с преподавателем МГУ Тамарой Владимировной Черменской, глубоко верующим человеком. Он стал частым гостем в ее доме, где повстречался со священниками, прошедшими лагеря. Тогда же Игорь впервые открыл Библию, стал ходить в церковь.
В Оптину Пустынь Игорь приехал в 27 лет. При постриге его нарекли именем Василий. "Отец Василий был на голову выше нас, - вспоминает один из братьев. - Мы пришли в монастырь молодыми и по запальчивости, бывало, начинали осуждать, а отец Василий молча выходил из кельи. Он никого никогда не осуждал".
Став монахом, отец Василий привел к Богу многих знакомых из "прошлой" жизни. Даже свою классную руководительницу Наталью Дмитриевну Симонову: "Помню свою первую исповедь и чувство неловкости, что я, учительница, должна исповедовать грехи своему ученику. И вдруг он так просто сказал об этой неловкости, что я почувствовала себя маленькой девочкой, стоящей даже не перед аналоем, а перед Отцом Небесным, которому можно сказать все".
Отцу Василию удавалось "достучаться" до разных людей. Однажды на московское подворье монастыря с видеокамерой приехала креститься важная пара из мэрии. Женщина сделала красивую прическу и не желала с головой окунаться в воду. Батюшка, которому предстояло крестить, смутился и попросил отца Василия его заменить. Тот прочитал настолько проникновенную проповедь, что женщина растрогалась до слез и думать забыла о своей прическе.
Все годы, проведенные в монастыре, отец Василий проходил в одних и тех же кирзовых сапогах. Даже когда летом в тридцатиградусную жару мама прислала ему легкие ботинки, он подарил их какому-то паломнику. Так же неприхотлив был и в еде. Монастырский повар тех лет вспоминает: "Придет, бывало, поздно, ближе к полуночи, и деликатно спросит: "А супчику не осталось?" - "Нет, отец Василий. Уже и кастрюли вымыли". - "А кипяточку не найдется?" Хлебушек да кипяточек - вот он и рад. Кроткий был батюшка. Тихий".
Знамение
КАЗАЛОСЬ, Пасха 1993 года не предвещала беды. После праздничной службы братия отправилась разговляться в трапезную. Отец Василий лишь немного посидел со всеми за столом. Ему предстояло исповедовать в скиту. Было 6 утра. Батюшка направлялся в скит, когда спину пронзила дикая боль. Отец Василий упал, и на траву хлынула кровь, вмиг залив все вокруг. Его нашли через несколько минут. Рядом валялся меч с меткой "сатана-666". Раненого отнесли в храм к мощам преподобного Амвросия. Монах не мог говорить, но было видно, что про себя он молится.
Потом стало известно, что перед Пасхой отец Василий говорил игумену Ф., что ему явился старец Амвросий. Тот воспринял это сдержанно. Теперь стало ясно: старец являлся укрепить отца Василия в предстоящих страданиях. А мучился он страшно. Агония продолжалась больше часа. В этот же день за несколько минут до убийства отца Василия на монастырской звоннице были убиты еще два брата - монахи Ферапонт и Трофим.
Очевидцы вспоминают, что в день похорон было пасмурно. Несмотря на середину апреля, шел снег. Но, когда гробы вынесли из церкви, снегопад прекратился, небо прояснилось, выглянуло солнце. Тишину нарушило пение птиц. "Наша печаль растворяется в вере, что по смерти они живы", - сказал схиигумен Илий.
Каждый год в Оптину на годовщину убийства приезжают люди из разных уголков России. В прошлом году, на десятилетие, монастырь с трудом вместил всех желающих.
Люди молятся на могилах братьев о своих скорбях и получают помощь. Так, на могиле отца Василия женщина избавилась от опухоли. "У меня обнаружилась опухоль. Врачи назначили курс лечения, который я добросовестно проходила целый год. Однако толку от лечения не было, - рассказывает Людмила, в прошлом геолог, ныне монахиня. - Однажды я пришла на могилу отца Василия, там никого не было. Я обняла крест и впервые дала волю слезам. И вдруг почувствовала такую боль на месте опухоли, что даже присела. Казалось, из меня будто кто-то извлекал опухоль. Так продолжалось минут пятнадцать. А потом я почувствовала, что исцелилась. Во избежание искушения старалась об этом не думать, а просто радовалась состоянию легкости и здоровья. Но, видно, Господу было угодно засвидетельствовать мое исцеление. Вскоре я попала на УЗИ и как раз к тому врачу, который нашел у меня опухоль. Доктор был в недоумении: где же опухоль? От нее осталась только ямка".
Чудес, творимых на могилах братьев, за 11 лет накопилось немало. В Оптиной не сомневаются, что со временем их причислят к лику святых.
Убийцу нашли скоро. Им оказался Николай Аверин, житель близлежащего райцентра. На следствии Аверин не скрывал, что он сатанист. При обыске в его доме была найдена разрубленная Библия и книги по черной магии.
Суда не было, поскольку Аверина признали невменяемым. Церковно-общественная комиссия требовала проведения независимой психиатрической экспертизы. Однако ее голос не был услышан. Дело об убийстве троих оптинских монахов и по сей день остается загадкой.
P. S. Несколько лет назад мама отца Василия - Анна Михайловна приняла постриг. Теперь она монахиня Василиса.
Хочу вам рассказать о моей родной тете Анне Никифоровне Анисифоровой - может быть, ее смиренная, терпеливая жизнь послужит кому-нибудь примером.
В конце XIX века в селе Сиделькино Самарской губернии жила благочестивая крестьянская семья Анисифоровых. И была у них такая беда: дети рождались и почти сразу же умирали. Потеряв двенадцать детей, мать, Ирина, горячо молилась, чтобы Господь послал ей сына, да чтобы рос он здоровым и, когда женится, народил бы ей внуков… Она дала обет, что пешком, с одной котомкой, пойдет в Киев поклониться святым мощам, без припасов еды, без смены белья. Настало время - родила тринадцатого ребенка, сына. Назвали его Никифором, он вырос, женился, народил детей.
Когда внуки подросли, поклонилась баба Ирина родным и пошла из дому пешком в Киев-град. Вернулась очень похудевшая, рассказала, что честно выполнила свой обет - пешком дошла до Киева, ни на какую подводу не садилась, - и вскоре умерла.
Рассказ Ирины навсегда остался в памяти ее внучки Анны, и девочка решила свою жизнь посвятить служению Богу.
Анна выросла и стала красивой девушкой, с тонкими чертами лица, была она очень смиренная, знала всю женскую работу: шила, вышивала, по дому легко и быстро управлялась. Односельчане называли ее не иначе как красавица Анна. Сватали ее богатые женихи, но она всем отказывала.
В те годы на селе была большая смертность. Похоронили маму Анны, жену старшего брата, двух братьев-близнецов. Оставались отец, брат Никита, младшая сестра Ксения (моя мама) и старенький дедушка. Анна вела хозяйство вместо матери. Когда отец решил жениться на вдове с детьми, Анна ушла из дома. Побывав в нескольких монастырях, она остановилась в Дивеевской обители. Как молодую послушницу Анну поселили к инокине (монашеское имя не знаю - это была тайна), тоже родом из села Сиделькино, в миру Ирине Емельяновой.
Послушница Анна пекла просфоры и пела на клиросе. Ирина, которая была крупного телосложения и высокого роста, выполняла тяжелую мужскую работу, а еще с благословения переводила на мордовский язык Евангелие для местных жителей-мордвинов.
Когда Дивеевский монастырь закрыли, Ирину, принявшую постриг, как «врага народа» отправили в Сибирь, в тюрьму строгого режима. Анна не бросила Ирину и последовала за ней. Добравшись до селения, где была тюрьма, поселилась на квартире. В этом селении она помогала хозяйкам по дому, ухаживала за больными - безплатно, только чтобы давали покушать, и все, что ей давали, делила с Ириной. Каждый день навещала Ирину и приносила ей еду.
В тюрьме с Ирины сорвали нательный крест. Она ногтем рисовала крест на груди и в тюремной камере начертила крестик маленький. В камере Ирина была одна, только с Господом, Богородицей, с Ангелом Хранителем и со святыми. Анна с едой, в картошке, передала ей два маленьких крестика. И Ирина много лет хранила эти два крестика под языком во рту. Ночью один крестик вынимала и приспосабливала в углу камеры, а второй крестик оставался под языком. Так Ирина постоянно молилась.
Надзиратели постоянно наблюдали за Ириной в окошечко и знали, что она постоянно молится, ее полюбили, относились к ней с уважением. Однажды, заглянув ночью в окошечко, они увидели на стене большой светящийся крест. Когда вошли в камеру, крест исчез, обыскали Ирину - ничего не нашли. И, видно, поняли, что за человека они стерегут, стали относиться помягче. Вся тюрьма узнала об этом случае.
В 1932-1933 годах Ирину освободили. Ирина и Анна отправились на родину, в село Старое Эштебенькино Куйбышевской области, где жила сестра Анны Ксения после замужества.
В селе все знали, что у Ильиных (такая фамилия была у Ксении, моей мамы, после замужества, отец мой - Федор Дмитриевич Ильин) поселились монахини. Анну тоже все считали монахиней. Когда Анну и Ирину хотели арестовать, Ильиных предупредили за несколько часов. Бабушка Анисия, свекровь Ксении, собрала узелок с едой и одеждой и пошла в церковь: Анна и Ирина были там на службе. Пришла в храм, пробралась на клирос и шепчет: «Здесь ли Анна с Ириной?» - и передает узелок. От узелка Анна и Ирина отказались, полностью предав себя Богу. Церковь была окружена конвоирами. По окончании службы Анисия бежит домой, сообщает новость детям, семье, что Анна с Ириной в опасности. Все молились, чтобы Господь спас Ирину и Анну.
Анна и Ирина вышли из храма почти последними, прошли мимо милиционеров - их никто не узнал. Зашли в дом, быстро собрали обед и еще не вышли из-за стола - прибегает мальчик, говорит: «К вам идут», - и убегает задним двором.
Ирина выше Анны ростом - ее спрятали на полатях, а Анну, которая была поменьше, - в избе, где спала детвора. А жили в избе три семьи: старший сын Гавриил с женой Марией и сыном, старый дед Дмитрий, его сын Федор с женой Ксенией и сыном Нестором (меня тогда еще не было, я в 1939 году родилась), жена Дмитрия Анисия и дети неженатые - Степан, Николай, Анна и Марфа. Старших детей покормили и отправили гулять до прихода Анны и Ирины. Двухгодовалый Нестор сидел у мамы на руках. Пришли милиционеры и спрашивают у младенца Нестора: «Были ли гости у вас какие, тети?» Екнуло сердце у Аннушки, она высунула голову из-под одежды, которой была накрыта, приставила палец к губам. Нестор видел, как тетю прятали, чуть поднял глазки наверх, увидел голову с пальцем на губах (Богу только известно, что подумал младенец), твердит: «Нет, тю-тю», - и ручки разводит. Ушли милиционеры.
Бабуля Анисия собрала еду и проводила Анну с Ириной задними дворами к речке, за речкой лес. Пока пробирались к речке, их обнаружили - хотели взять живыми. Ирина с Анной побежали к речке - и в воду, в камыши. По ним стреляли. Вскоре решили: раз не выплыли, значит, все равно мы их уничтожили, - и уехали. И вся родня, и односельчане думали, что Анну и Ирину убили. Когда все затихло, ранним утром они переплыли речку, вышли из воды и ушли в лес.
Я потом все спрашивала, как им удалось спрятаться. Оказывается, они взяли камышовые палочки и нырнули под воду, палочки одним концом держали во рту, а другой конец их был над водой, так они дышали.
В 1954 году Анна и Ирина летом, когда ходили за ягодой, показали мне место, где они тогда скрывались в лесу. Сколько же там, на этой поляне, земляники! Жили они в землянке. Обыкновенная яма небольшая, и лестница сохранилась, и крышка с ручкой, на которой земля.
До 1943 года все родные и моя мама считали их умершими. Правду знал только дедушка мой, отец Анны, Никифор. Дедушка Никифор купил себе пчел и сделал пасеку в лесу - чтобы чем-то помочь Анне и Ирине - едой, одеждой. Ночью они приходили к нему. Но даже дедушка не знал точно то место, где они жили.
В 1943 году Ирина и Анна вышли из подземелья и пришли к властям в районный центр Челно-Вершины (это приблизительно в 20-25 километрах от села Сиделькино). Сказали, что скитались по селам, прибыли в родные края и хотят жить в Сиделькино. Им разрешили, но с условием - каждый месяц отмечаться. И они в любую погоду шли пешком отмечаться. В 50-е годы ходили уже не в Челны, а в село Сиделькино, но каждую неделю отмечались. Построили себе избушку на отшибе: маленькую, шириной приблизительно 3,5 метра, а по длине и четырех не было, но с тремя окошками - два спереди и одно сбоку стены. Не давали власти им земли ни под огород, ни под сарайчик.
В 1954 году разрешили занять примерно 2,5-3 сотки под постройку и грядки. Повзрослев и поняв немного жизнь, я спрашивала: «Да как же вы жили?» Ни пенсии, ни огорода, без паспорта, без работы. Это мне тогда казалось, что без работы. «Да с Божьей помощью», - отвечали. На праздники (в такие дни тайком) им приносили кто что мог односельчане. На Пасху яйца приносили с хлебушком и пироги, на родительские дни приглашали на поминки. После 1957 года разрешили сельчанам справлять поминки. Анне и Ирине давали воск - они делали свечи людям, читали по усопшим Псалтирь… Этим жили и питались.
Сельчане их любили, не замечая, что они за всех молились. Только все знали и говорили: «Там, в поселке, живут монашки (от домика Анны и Ирины на отшибе пошла улица, и ее стали называть поселком Редкая Береза - почему, не знаю, видно, мало было домов). У них и дождь вовремя, и урожай из всего района лучший, и односельчане живут лучше, чем в других селах».
Помню такой случай. В то время я была у них на каникулах. Тетя хлопочет у печки, заходит Ирина и говорит: «Анюта, беда грозит соседу Никифору». А он был и рыбак, и охотник, и плотник. Бросает тетя печь, встают на молитву, и я с ними. Долго, как мне показалось, молились, печка прогорела, а вечером, перед ужином, снова стали на молитву и все благодарили Господа и Богородицу. Говорили: «Слава Богу, беда Никифора миновала». Оказалось, у него чуть не случился пожар. Потом ужинали. Ужин у них простой, готовили они галушки-затирушки или картошку варили на костре во дворе, но я у мамы с папой с таким аппетитом не ела. Казалось, мама так не умеет вкусно готовить.
Анна и Ирина вместе прожили более 60 лет. Никто из родных и односельчан не слышал из их уст плохого слова. Жили очень дружно со всеми и всегда были веселые, улыбчивые, ни на что и ни на кого не жаловались. Я свидетельница того, как они ладно жили вместе: не пререкались, не корили, никого особо не учили, ни на чем не настаивали. Что-нибудь скажет Ирина, Анна отвечает: «Хорошо, Ириша». Анна что скажет, Ирина в ответ: «Хорошо, Анюта, так и сделаем». Мне рассказывали жития святых.
В смирении Ирина еще такой подвиг несла. Анна спала на топчане шириной примерно 60 сантиметров, на постели и на подушке. Ирина ее очень жалела и, так как была покрепче и намного старше Анны, не позволяла ей нести телесные подвиги, а сама спала на скамейке примерно 20 сантиметров шириной, стелила половичок, в голову клала полено и укрывалась дерюжкой самотканой. Я как-то спросила: «А что вы так спите, и дрова под головой?». А она и отвечает: « А я так дрова сушу, чтобы в печке лучше горели, но ты никому, даже маме, не сказывай об этом. Вдруг мама захочет так дрова сушить и может простыть, а я закаленная». 
В сороковых годах я с родителями жила в Узбекистане, в городе Киждувон Бухарской области. Там я и родилась в 1939 году. В 1936-м папа с мамой и племянником выехали в Среднюю Азию - гонение было на тех, у кого в родне были «враги народа». Чтобы спасти семью, папа ездил по разным городам, а в 1941 году перед войной завербовался на Камчатку. Перед их отъездом дедушка Никифор пришел на чугунку (железную дорогу) и очень плакал, говорил: «Не ведаете, что вас ожидает. Будет война, и вы не доедете до того места, куда завербовались». - «Да что ты, тятя, мир подписали с Германией, не будет войны». А он свое твердит: «Война будет очень страшная. Вы будете еще в поезде ехать и узнаете. Но знай ты, Ксюша-Ксения, и ты, Федор, не пугайтесь. Остановят поезд, всех мужчин заберут и мальчиков-подростков. Твоего Федюшку, сына Нестора и еще одного мужика по имени Федор не заберут на войну. Из всего эшелона, поезда, троих только не заберут и вернут в поезд, в вагон». А вагоны были как сейчас товарняки, и на нарах, на соломе пассажиры с тазами, ведрами. «Да что ты, тятя, откуда ты это знаешь?» А он: «Не спрашивайте, откуда я знаю. Ты всю жизнь свою проживешь с Федором до смерти - всегда и везде вместе. Брата твоего Ивана убьют на войне. Младший брат Никита в каких только случаях не побывает. В плену, и пленных стрелять будут, а Никита будет невредим и домой вернется без царапины». И все это сбылось. Дяде Никите, если бы не раненые товарищи, оставшиеся в живых, не поверил бы никто. В таких передрягах был - и приехал домой без ран, без царапин. Заставили немцы самих солдат рыть себе могилу и перестреляли всех, дядя Никита в эту яму упал как убитый, а ночью из-под покойников выполз, остался жив. В плену уложили их на бревно головами, вторым бревном прижали, забили и оставили умирать - душили так. Снова Никита жив остался.
Все удивлялись, откуда дедушка все знал. Он один был, кто виделся с Анной и Ириной, а им Господь все открыл. Поздно я поняла: непростые были Анна и Ирина, блаженные, чудеса происходили по их молитвам, да мы не могли вовремя уразуметь. Приходит Анна к маме и говорит: «Ксения, у нас икона Спасителя обновилась» - и рассказывает, а мама вроде как бы сомневается: «А может, тебе показалось?» Тетя говорит: «Наверное, показалось». При мне этот разговор был. На каникулах приводит мама меня к тете, а икона вся, кроме руки и низа, обложена, украшена фольгой из-под чая. Я говорю: «Мама, смотри, и вправду икона светится». Мама мне потом сказала наедине: «Тетя старенькая стала, вот ей и чудится что-то, обложила, украсила золотой бумагой и сказала, что другой стала икона». Эта икона сейчас у меня.
Ездили они по святым местам. Потом я поняла: у Анны и Ирины были духовные отцы, они ежегодно ездили к ним. Анна приняла тайный постриг, никто и не догадывался. Да и мало кто знал в то время в селе о тайных монахах в миру. Однажды Ирина ездила куда-то одна. Когда она приехала, тетя уговорила ее лечь с нами спать на постель, а я обрадовалась: «Конечно, конечно, сейчас не надо дрова сушить - лето». Смирилась Ирина: «Ладно, Анюта, ляжем все на постели, на полу». После молились. Я заснула и вдруг почему-то проснулась, но не повернулась, лежу смирно и слышу разговор. Ирина говорит: «Отец (имя не помню) так хорошо встретил и сказал, как нам Господь открывает, какая жизнь, какие перемены ожидают людей». И сказала, что коммунистов не будет. Я думаю: а куда они денутся и почему она кого-то называет отцом? И сказала: «Он сейчас живет под Москвой, в Барановке». Я потом заснула, к этому разговору больше не возвращалась и никогда не спрашивала.
Помню, летом тетя стирала все мое, что на мне было. Смены не было, и она надела на меня свою кофту и длинную юбку, а я такая довольная, хожу воображаю. Нравилась мне эта одежда. Идут по улице девушки, женщины с покоса. Одна из них по имени Антонина стала смеяться, увидев меня. А тетя ей говорит: «А вы не смейтесь. Пройдет время, и она по моим стопам пойдет». Они, молодежь, примолкли, попросили прощения у тети и ушли. Люди верили, что все, что ни скажут Анна и Ирина, сбывается. И когда я вышла замуж в 1962 году, Антонина вспомнила слова Анны: «Как же так, Анюта сказала, что Валентина будет монашкой, а тут выходит замуж?». А как я была бы рада, если бы эти слова тети исполнились.
Господь меня миловал комсомолом, брата партией (с высшим образованием проработал простым инженером, так как не вступил в партию). Моей маме очень хотелось, чтобы мы с мужем Ваней были венчаны, а тетя сказала, успокоила ее: «Придет время, и они повенчаются». Мама успокоилась, ждала этот день. Никогда никто из уст Анны и Ирины не слышал осуждающих слов, тем более обзывания безбожником.
21 июля 1969 года Анна приехала ко мне в город Мелекесс. Долго мы разговаривали. И вот что поведала мне моя любимая тетя: «Ты никому не сказывай. Я через две недели умру. У меня много старинных книг. Книги ты забери. А кровать никелированную (которую купили в 1958 году, когда Ирина заболела и тетя ей сказала, чтобы она спала на хорошей постели. Ирина смирилась и согласилась - авт.) завещаю племяннику Нестору». Любила она всех племянников, а Нестора особо: часто вспоминала, как он младенцем не предал ее, когда она пряталась от милиционеров.
«Да откуда вы знаете, что именно через две недели умрете?» - спросила я. Что она мне могла тогда сказать, духовно малограмотной молодой женщине? «Да по рукам я сужу, посмотри, какие руки стали, и старческие пятна на руках». Я ее успокаивала, не хотела верить. Она не спорила, не доказывала: «На все воля Божия. Но ты маме не рассказывай. Знай сама, о чем мы с тобой говорили». Я дала ей слово, только спросила: «Как мне вас и Ирину поминать»?
Ирина умерла в сентябре 1958 года спокойной смертью, не жаловалась на боль. Я была тогда студенткой, жила в Куйбышеве, на похоронах не была. Восемь месяцев она лежала не вставая, худела, мало очень ела, а потом совсем перестала есть. Только безпокоилась и говорила: «Ты, Анюта за мною ухаживаешь, а кто за тобой так будет ухаживать»? Тетя отвечала: «А ты не безпокойся, Ириша, на все воля Божия. За мною мои труды будут ухаживать».
Итак, мы с тетей сидим, и я спрашиваю, как мне их поминать. Отвечает: «Ирину - девица Ирина, а меня - девица Анна. Наши имена тайные, ты когда-нибудь поймешь». Через несколько дней после ее отъезда веду из садика дочек, Олю и Танечку, думаю о тете, и так защемило сердце… Я подумала - живет одна, старенькая, и никого поблизости. Вечером написала ей письмо: «Ты (называла ее на «ты», как она велела), тетя, не переживай, только живи. Как Ваня приедет с командировки, с Севера, мы тебя возьмем к себе жить, будешь жить с нами». Это письмо она получила, читала ей та соседка Антонина, что когда-то посмеялась надо мной.
А утром, ровно через две недели после нашего с ней разговора, подоила козу (Антонина видела, как тетя молоко процедила), зашла в избу. И не выходит. Было принято: хозяюшки скотину выводят на улицу и ждут, когда дойдет тетя. Она всех отправляла домой, а скотину одна провожала за поселок в поле, к пастуху. А тут ждут - Анны нет. Тоня бежит, в дверь стучит - закрыто. «Да ты что, Аннушка, заснула, что ли? Видела, как ты цедила молоко, а тут и закрылась. Открой!» Собрались соседи, выставили окно, зашли в избу. А она - ноги на полу, руки и голова на кровати. Смотрят - умерла.
В том же году Ваня, мой муж, приехал с командировки в конце октября и позвал меня венчаться. Купил в Ленинграде обручальные кольца, и через семь лет нашей совместной жизни мы наконец повенчались. Говорю: «С работы нас уволят, детей из садика уберут». А он: «Тогда мы с тобой уедем на Север». Уехали мы в Мурманскую область, город Полярные Зори, и еще тридцать три с половиной года прожили вместе венчанные. Это по молитвам тети Господь сподобил венчания и уберег от греха дальнейшей жизни в невенчаном браке.
Во время нашего последнего разговора я спросила: «Тетя, а если я чего не знаю, как поступить? Ты будешь мне подсказывать?» Сказала: «Буду». И так много лет продолжалось. Спрошу во сне - она мне скажет. Как-то раз вижу во сне: тетя сидит на скамеечке, я слева, она справа, и говорит: «Сейчас тебе расскажу, только ты это не должна никому рассказывать». А я ей говорю: «А может, маме?» Она хлопнула рукой о мою правую коленку и сказала: «Нет. Я тебе ничего не скажу, вдруг ты когда-нибудь проговоришься». И проснулась я. С тех пор тетю вижу редко и ни о чем не спрашиваю.
Мой духовный отец Архимандрит Никодим, живущий в Мурманске, мне сказал: «Счастливые мы с тобой. У нас есть ходатай на том свете, что бы я делал без моего ходатая. Так он обо мне молится. И у тебя сильная ходатаица». «Да, отче, вы правы», - отвечала, хотя я ему до этого о тетушках не рассказывала.
Пять лет тому назад Господь сподобил меня побывать на могилке Ирины и Анны. Возвращаясь домой в 1992 году из поездки по святым местам, я заехала в Сиделькино и Старое Эштебенькино поклониться могилкам своих родных.
Пешком, с Иисусовой молитвой, после инсультов и инфаркта, до поселка Редкая Береза и до кладбища прошла 15-20 километров. А где могилки Анны и Ирины, не знаю - вырос лес, могилки старые. Уже в 50-е годы у Ирины в селе Сиделькино, где она родилась, никого из родных не осталось, все умерли. И наши родные, кто оставался в Сиделькине или в Старом Эштебенькине, умерли, а мы, племянники Анны, разъехались по разным городам.
Стала искать старожилов, спрашивать, помнит ли кто живших тут монашек. Нашла бабушку, которая прожила в поселке 25 лет. Прошу ее хоть что-нибудь вспомнить. Ирина умерла 33 года назад, Анна - 23 года (в 1982 году). И она мне говорит: «Вспомнила. Хоронили ярого коммуниста. Поставили звезду, памятник железный рядом с могилами монашек. Говорят, при жизни он их часто пугал, не давали монашкам земли по его ходатайству, всем говорил - «враги народа», а похоронили - пришлось лежать рядом с монашками».
Пошли мы с этой бабушкой искать могилу коммуниста. Ходили-ходили по кладбищу, искали желтый памятник со звездой. Кладбище старое в лесу, заросшее травой, нет оградочек, холмики сравнены с землей. Стою и почему-то все смотрю вверх. Бабуля говорит: «Ты на землю смотри: может, какой колышек остался, значит, это могилки». И вижу - под деревом, рядом со стволом, прямо от корней, крест, и второй рядом. Подбегаю, читаю надписи и узнаю могилки моих любимых, дорогих тетушек. Кресты полностью сохранились, и надписи на крестах видно.
Посидели, помолились, помянули, и бабуля говорит: «Спеши, тебе еще далеко идти, если не хочешь у нас переночевать. Ночь наступит быстро, особенно в лесу. У нас темные ночи, а тебе идти полем, лесом…». Но слава Богу, Богородице, Ангелу Хранителю, всем святым и блаженным тетушкам моим - чуден был путь и легок. Чувствовалось, как до самого дома меня сопровождали мои тетушки.
Загрузка...
