Белое платье Золушки (сборник). Кир Булычев - Поселок. Тринадцать лет пути. Великий дух и беглецы. Белое платье Золушки (сборник) Краткое содержание рассказа поселок кир булычев
Год издания книги: 1980
Книгу Кира Булычева «Поселок» по праву считают одним из лучших фантастических произведений советской эпохи. Книга, входящая в цикл произведений «Доктор Павлышев», получила высокие оценки от критиков и читателей не только у нас в стране, но и за рубежом. Книгу Кира Булычева «Поселок» читать можно на многих языках мира, а в нашей стране по мотивам книги был создан мультфильм «Перевал». Именно такие произведения позволили автору по прошествии многих лет занимать высокие места в нашем рейтинге .
В книге Кира Булычева «Поселок» читать можно о приключениях группы землян, которые терпят крушение на неизвестной планете. Дабы не получить смертельную дозу радиоактивного излучения от поврежденных двигателей, они вынуждены спешно покинуть корабль. Ушли они не далеко, всего лишь спустившись с горы в долину около нее. Здесь-то они и основали Поселок.
Далее в произведении Кира Булычева «Поселок» кратком содержании вы узнаете, как 17 лет они с трудом выживают в долине. Как в они терпят лишения и умирают. Новое поколение, которое родилось уже в поселке, практически не верит в рассказы о Земле и космических путешествиях, а взрослые называют их маугли. Дабы окончательно не деградировать на общем совете принимают решение предпринять путешествие к кораблю. Ведь радиация уже должна была уменьшиться, а оборудование, находящееся на корабле, может сильно облегчить жизнь землян. Кроме того имеется надежда запустить маяк, дабы подать сигнал о помощи.
Далее в книге Кира Булычева «Поселок» кратком содержании вы узнаете, как преодолевая лишения, экспедиция достигает корабля. Она берет оружие и припасы и возвращается в поселок, но по дороге погибает один из членов группы. По возвращению принимается решение создать воздушный шар, который должен упростить путешествия к кораблю. Во время его испытаний люди замечаю разведывательный модуль, который свидетельствует о высадке на планету других людей.
Далее в кратком содержании Кира Булычева «Поселок» читать можно о том, как высадившиеся на планеты члены экипажа «Магеллан» находят потерпевший крушение «Полюс». Согласно законов они должны уничтожить его дабы не оставлять следов человечества. Это дело поручают доктору Павлышеву, но он тянет с его выполнением. В это время жители поселка отправляют две экспедиции к кораблю. Одна летит на воздушном шаре, а вторая движется пешком. Экспедиция, которая летит на воздушном шаре, терпит крушение, но встречает людей доктора Павлышева. Это позволяет спастись не только им, но и второй экспедиции, которая сбилась с пути.
Книга Булычева «Поселок» на сайте Топ книг
Высокая популярность книгу Кира Булычева «Поселок» читать позволила ей занять высокое место в нашем . И это при том, что с момента выхода книги прошло уже более 30 лет. Сейчас же интерес к произведению «Поселок» Кира Булычева носит стабильный характер, что позволяет предположить наличие книги и в наших последующих .
Доктор Павлыш:
-
САМОЕ ОКОНЧАНИЕ РОМАНА «ПОСЕЛОК» КИРА БУЛЫЧЕВА
Один из лучших романов Кира Булычева всегда казался автору этих строк несколько недосказанным, неоконченным, можно даже сказать – оборванным на полуслове, и потому он, нескромно, решился попытаться дописать за мэтра это его поистине гениальное произведение.
Понять, почему оно было Киром Булычевым столь неожиданно прервано, так и не дойдя до главного кульминационного момента, коему и впрямь ведь должно было непременно еще стать вполне полноценным его логическим завершением, в принципе довольно несложно всякий подлинный художник слова в пылу своего творческого взлета о деньгах вообще нисколько не думает.
Однако, когда уж его произведение почти что полностью завершено, и, может, пожалуй, считаться оконченным, и наступает время для этаких, до чего только невеселых, скабрезных мыслей.
Итак, вот оно, мое предполагаемое окончание.После тишины, напряженной до звона, лишь на миг повисшей в теплой кабине катера, пришло время для радостной суматохи, да и вполне полноценного осознания всего ведь на деле действительно же случившегося.
Возглас Дика был голосом оттаявшего сердца, навеки стершего в его душе ту нисколько незримую глазу разницу между жителями поселка и всеми теми, совершенно чужими здесь, пришельцами с далекой Земли.
Салли не нашла, что именно ответить на этот порыв юношеского восторга, сочетающего в себе преждевременную, не по годам, зрелость – и страсть дикаря, все-таки сумевшего предотвратить верную и неминуемой гибель своих лучших друзей.
Еще столь недавно она казалось ему страшной и почти неминуемой, а вот теперь это уже все нынче совершенно так позади.
Чувство дикого одиночества и ощущение неотвратимости судьбы беспрестанной борьбы со всем миром во имя каждодневного существования в душе Дика уступило сладостному чувству единения со всем необъятно большим человеческим разумом во всех просторах вселенной.
Дик перестал чувствовать внутреннее отчуждение от той земной женщины, что сидела с ним рядом.
Но в во всем восторге его было столь много дикого и первобытного, что Салли почувствовала себя несколько неуютно в катере и так стало тесно, а тут еще и столь неумная радость, которой явно был нужен самый широкий простор.
Однако и Салли, точно также переполняло чувство светлой радости от спасения из паучьих лап смерти этих двух людей, заплутавших в вечных снегах чужой планеты.
Минуло еще несколько мгновений и вот оба они – и Салли, и Дик – разом застыли, пристально вглядываясь в глаза друг друга, словно бы увидев впервые, но довольно вскоре их мысли вновь всею душою вернулись к спасенным.Они почти силой втащили в люк катера двух путешественников явно находящихся в почти вот полном беспамятстве.
К тому же еще пришлось повозиться, чтобы разместить четырех человек в довольно маленькой трехместной кабине катера.
И ведь поначалу Олег и Сергеев, все еще явно порывались куда-то спешно идти, пытаясь из последних своих сил добраться до какой-то неизвестной, но очень видимо важной для них цели.
И только затем, совсем немного обмякнув, пусть и не отойдя еще от сковавшего им все члены сурового мороза, спасенные начали, понемногу, все же вот постепенно и очень медленно приходить в себя.Добродушная Салли, поначалу столь беспечно торопившаяся так сразу назад в Поселок, немного подумав, вполне уж вняла совету Дика.
Не было никакой острой необходимости безумно спешить, жизнь спасенных ими людей была ведь отныне вне всякой опасности.
Бесспорно, ничего плохого вовсе не произойдет, если они немного повременят с самым незамедлительным возвращением на пологую равнину.
А к тому же и внешний вид обоих путешественников все еще оставлял желать много лучшего.
-Их непременно надо перво-наперво накормить и обогреть, - пробормотал Дик.
– Мать Олега и так сама не своя, а при первом же взгляде на застывшее бледное, почти ведь обескровленное лицо сына, она и вовсе на шутку совсем же перепугается.
- Дик буркнул в сердцах, стукнув кулаком в тонкую стену катера, что весь такой насквозь промерзший и иссиня бледный он ей чего доброго бездыханным телом вполне ведь может еще показаться.
А потому катер так и не сдвинулся с того места, где им столь и впрямь на удачу повезло подобрать двух, вконец обессилевших, путников.
Дик впервые за время знакомства более чем однозначно и вполне настойчиво высказал свое веское слово, и неожиданно для самого себя он вдруг явно понял, что уже совсем перестал быть простым зрителем.
После спасения Сергеева и Олега былое противопоставление «мы и они» навсегда исчезло, выветрилось из его диковатой, но доброй и славной души. Первоначальная настороженность была связана, не в последнюю очередь, еще и с тем, что ему всегда казалось, что земляне обязательно начнут его всячески третировать.
Ведь Старый, в своих назидательных и строгих беседах со взрослыми величал его не иначе, как «символом нашей весьма скорой и более чем неприглядной деградации».
Однако Салли сразу взглянула на него вполне дружелюбно, как на равного, как только ей стало окончательно ясно, что при всей своей дикарской наружности, он отнюдь не примитивен душевно и нравственно.
Правда, когда Дик искренне весело и сердечно поблагодарил ее за спасение своих лучших друзей, она все-таки немного смутилась, поскольку в этой благодарности явно промелькнул некий намек на что-то навеки прошедшее, навсегда отныне изгладившееся в его обветренной вьюгой и лютыми ветрами душе.
В принципе, Салли теперь ни в чем не винила Дика, поскольку вся ситуация, в которой тот оказался после отлета их планетарного катера, нынче предстала перед ее глазами в самом удручающем свете, а потому она и не думала на него за что-либо вообще сердиться.
И именно поэтому Дику столь легко удалось настоять на своем. Вторую причину не слишком уж весело спешить, Дик все-таки Салли постеснялся раскрыть.
А все дело было в том, что он все еще никак не мог привыкнуть к молниеносной стремительности катера, совершенно невероятная его скорость не то, чтобы пугала Дика, но он явно чувствовал себя в нем не в своей тарелке.
И как же, однако, при этом ему хотелось самому начать им управлять.
Но об этом Салли он, конечно же, ничего не сказал.
Земная женщина по-прежнему вызывала в нем необычную и вовсе несвойственную его характеру робость, а также тайную зависть в самом неизменном сочетании с заведомо явным презрительным отношением ко всем тем, для кого единственной возможной средой обитания является стерильно очищенное и защищенное от всех опасностей искусственное жилье.
В этом ему неизбежно виделось полное и безвременное отстранение от всех настоящих реалий и подлинных смелых удач.
Он ненавидел все земное, но одновременно с этим тянулся к нему.
Дик с самого детства стал трезвым членом того мирка, которым всегда был Поселок, а потому и знал он ничуть не хуже других, что все его обитатели жили одной лишь яркой и светлой мечтой – вернуться в лоно цивилизации.
Его же тяготила роль ничего незначащего невежды, на которого все сочувственно показывают пальцем, а за спиной громко, и до чего только обидно посмеиваются.
Дику даже приходила в голову мысль, что уж лучше будет остаться посреди давно им изведанных, а потому и вполне привычных ему вещей, а на далекой Земле ему делать вовсе так нечего.
Но было что-то в самом облике Салли, что просто и естественно уничтожало в Дике тяжкой жизнью нажитое недоверие, возникшее на почве почти безмолвного с его стороны, извечного же противостояния со Старым.
Причем Дик, всегда уж до чего твердо про то знал, что прав он или не прав, но все остальное – одни лишь пустые, никчемные разговоры.
Но это было так именно вот в реалиях леса и Поселка.
А здесь, в тесной кабине катера, он чувствовал себя несколько робко и неуверенно, не то, что в родном ему лесу, где он давно ощущал себя если и не полновластным хозяином, то уж, по крайней мере, равным всем другим его обитателям противником.
Катер был чужим, однако здесь Дик, никак не ощущал того, что неизбежно всегда глухо тревожило его и раздражало дома – тут он не был символом умственной (шепотом) вездесущей деградации (а у него ведь отличный слух охотника). Нет, тут он был просто человеком, а осознание этого делало его значительно мягче и проще.
При таких условиях он вполне готов был признать полную свою интеллектуальную несостоятельность в некоторых житейских вещах совершенно нового для него мира.
И все же где-то в самой глубине души Дик испытывал некоторую глубокую неудовлетворенность и тоску по тому титулу, который ему так уж, значит, теперь ведь и не достанется.
Дик, сколько себя помнил, всегда хотел стать общепризнанным вождем их маленького племени. А теперь об этом нужно было просто раз и навсегда совершенно забыть.
Эти мысли уходили и возвращались, мгновенно проносясь в мозгу, и тут в который раз он вновь оборвал все свои житейские рассуждения о своем месте под почти никогда ведь невиданным им солнцем. Тем более что солнце это было вовсе не то, да и не показывалось оно никогда из-за туч, как о том не раз говорил справедливый, с точки зрения Дика, Сергеев.
И тут же, угрюмо наткнувшись в своих непонятно куда разбредающихся мыслях на что-то весьма ведь вполне конкретное, Дик внутренне весь подобрался и встрепенулся, вспомнив, что его друзья все еще не пришли в себя, не очнулись, а, оказавшись в тепле, разомлели и впали в какое-то странное беспамятство.
Он с тревогой взглянул на Сергеева и Олега.
Дик, еще пока никак так не мог быть полностью спокоен, думая, обо всем том, что им выпало на долю, мороз и голод едва ли их не убили.
Он с благодарностью и явно так весьма значительно возросшей в его душе симпатией посмотрел на внезапно притихшую Салли, полностью отныне воспринимая ее почти как свою. Не будь этой земной женщины, его друзья непременно погибли бы.
Но тут в его голове вновь промелькнула та самая, острая, как стрела арбалета, невыносимая мысль: а что, если Олег на ноги так и не встанет, поскольку ему их все-таки придется отрезать?
Ведь может так статься, что несколькими пальцами на обмороженных ногах тут никак не обойдется. Ведь Сергееву именно ему когда-то и довелось самым обычным топором отрубить те самые два отмороженных пальца.
Салли заметила его довольно встревоженный взгляд, сразу так поняла, что это именно он, собственно, значит, и, чтобы более чем незамедлительно его совсем успокоить, негромко произнесла:
– Дик, ничего действительно страшного с ними вовсе ведь не произошло, и очень даже скоро они уж обязательно придут в себя.
Да и довольно быстро вскоре затем станут на ноги.
Сергеев очнулся первым. Чуть приоткрыв глаза, ничего еще толком перед собою не видя, явно находясь во власти плотно окружающей его мглы, он все-таки сумел рассмотреть знакомое и очень взволнованное лицо Дика:
-Вы все-таки нас нашли…
Сергееву едва хватило сил, только чтобы произнести именно эти слова и произнес он их вовсе нетвердо, вполголоса, буквально выдавив их из себя, но после небольшой паузы, он повторил: – Вы все-таки нас нашли…
И в его слабом голосе послышалось такое светлое торжество и долгими годами ожидания таившаяся грусть…
А ведь ни от кого в Поселке Дику еще не доводилось слышать ничего подобного. Взрослые были чересчур обременены и придавлены своим тяжким повседневным существованием, чтобы хоть на миг ощутить себя частью всего большого человечества, покорившего многие звезды, одолев ничем неизмеримые пространства космоса.
Олег едва-едва когда-то ощутил нечто сходное этому чувству в недрах давно уже мертвого «Полюса», а сердце Дика дрогнуло только здесь и сейчас. Именно в этот миг в самой глубине его человеческой сути случились неожиданные и более чем глубокие перемены. Ему действительно стало понятно, что и сам он тоже часть чего-то гораздо большего, чем весь Поселок со всеми его жителями.
И это было для него столь непривычно и странно, что весь он внутренне преобразился, впервые посмотрев на Салли именно как на свою.
Она более не была для него совсем так чужой женщиной с той, находящейся за самой гранью всяческого его воображения, таинственной, неведомой и совершенно же непонятной ему Земли.
Но тут вновь, до самой глубины его души, Дика внезапно пронзила все та же, мелькнувшая в кровавом мареве временного помутнения рассудка, дикая мысль, еще недавно заставившая его настолько рассвирепеть, что он чуть было не поднял оружие против этих землян.
Так вот оно само собой получалось, что он по-прежнему считал их чужими если и не себе, то, по меньшей мере, всему миру своей планеты.
«Они прилетели не к нам, – решительно подумал тогда, чуть ли было, временно совсем уж не потерявший рассудок Дик.
– У них тут свои дела.
Мы для них – обезьяны, недостойные всякого человеческого участия!».
Ну, а теперь он разом же почувствовал и стыд, и полудетскую обиду на свою вспыхнувшую ярким пламенем звериную ярость.
И он до чего только безжалостно по отношению к самому себе и всем обитателям Поселка подумал, что теперь, после всего случившегося, люди с Земли будут с опаской поглядывать на него и остальных, как на диких, злобных существ.
«Теперь они нам никогда не поверят, что мы, живя здесь, остались все теми же людьми», – с неистовой искрой отчаяния промелькнуло у него в голове.
Он медленно, борясь с собой, проговорил:
– Я ведь не только ложку с тарелкой видел, но и бластером, когда надо, могу пользоваться!
- …Но только против зверей, – не столько грустно, сколько с самым отчаянным желанием выразить все свое глубочайшее раскаяние, добавил он.
Однако тут же в мозг Дика вновь вонзилось острие точно той, недавней, слепой ярости, лишь на миг, в нем застряв, однако успев при этом отозваться где-то в самой глубине его души точно той прежней нестерпимой болью.
Ну, как это они могли взмыть в небо, а Казика оставить на съеденье шакалам?!
Он едва не умер!
Вот не было бы совсем неподалеку спасительных вод озера, и что тогда?
Было бы кого им вообще вырывать из когтей самой смерти?
А ведь Казик всем своим маленьким детским сердцем и вполне уже взрослым умом, всеми силами рвался к этим землянам, а они его бросили и куда-то, поспешно улетели по своим куда более насущным делам.
Конечно же, еще счастье, что шакалы на человека скопом не нападают, но холм явно подчеркивал, что Казик совсем не велик ростом.
«Впрочем, это было еще до встречи с землянами, – разом поправил себя Дик, стараясь погасить еще не совсем угасшее пламя гнева почти начисто столь недавно убившего в нем способность думать и рассуждать.
– Хорошо, что хоть они догадались, пусть и не сразу, но все-таки вернуться назад, и успели… успели вовремя»
Дик всем корпусом повернулся к Салли, зацепив ее плечом в тесном пространстве катера. И Салли его полностью поняла без единого слова или всякого жеста с его стороны.
Она действительно правильно истолковала весь этот его бессловесный, немой укор!
Ее лицо сделалось очень печальным.
Она встрепенулась, вспомнив свое собственное недавнее горе, но одновременно с этим в ней загорелось острое желание задать давно уже мучивший ее встречный вопрос.
– Скажи мне, мальчик, – начала она, – ведь ты здесь вырос, много ходил по здешним лесам, а значит, должен многое о них знать, так ведь?
Что же еще такое могло случиться с Клавдией? На нее явно кто-то напал. Мы ее обнаружили посреди ужасного хаоса!
– Чего? – переспросил Дик, наткнувшись на совершенно незнакомое ему слово.
– Хаос – это когда совсем нет порядка, а вещи сломаны и разбросаны в разные стороны.
– А, – протянул озаренный ужасной догадкой, Дик.
Салли продолжила:
– Она, похоже, яростно сражалась с какими-то ужасными чудовищами, а потом обессилела и, главное, совсем ничегошеньки о них вовсе не помнит. Мы были убеждены, что на станцию было совершено загадочное и главное еще нисколько вот непонятно чье нападение, и что Клавдию надо незамедлительно, спасать.
Мы не на шутку испугались, а потому и бросились наутек.
Салли произнесла все это, старательно подражая выражению глубочайшего раскаяния, которое она за несколько минут до этого без труда уловила в голосе глянувшего на нее исподлобья Дика. А потом, уж мельком посмотрев на пол, она с искренним душевным отчаянием произнесла:
– И про Казика она ведь нам до поры до времени отнюдь так ничего не могла рассказать.
Это последнее было сказано ею так, что Дик впервые принял ее слова, с той же извечной своей унылой покорностью, с какой он всегда относился ко всем невзгодам и смертям. Дик признавал чужую слабость и ни от кого не требовал ничего невозможного.
– Меня тоже тогда не было рядом, – хмуро подметил он, – и я никак не мог видеть, что именно там произошло.
И, как-то почти для него незаметно, на сердце у Дика сразу совсем потеплело. Он тут же вспомнил неуверенные движения Клавдии. Кровь на ковре не могла быть кровью Казика. И бой в закрытом помещении…. Вокруг них годами ночные твари бродили, и когда Дик был еще совсем маленьким, его отец все боялся, что изгородь ненадежна и что следующей ночью их всех обязательно ждет неминуемая гибель. Отец и погиб, получив серьезное ранение, посреди ночи укрепляя покосившуюся изгородь, казавшуюся ему такой ненадежной.
– Поначалу ночи были очень уж страшными, – иногда с горькой печалью вспоминал такой всегда жизнерадостный Вайткус. – И все же не было случая, когда бы, в конце концов, не помогали головни из костра, а они всегда вот надежно спасали даже и от самых настырных ночных гостей, да и саму изгородь со временем хорошо укрепили, сделав ее и крепче, и выше.
Значительно лучше подогнав друг к другу стволы деревьев, что было никак не под силу срубить людям не знавших повадки обитателей леса.
«То уж было мое дело, – с гордостью за себя вспомнил Дик. – Ну, а на земную экспедицию кто ведь это напал?
Что за злой дух натворил таких бед и даже следов после себя вовсе так никаких не оставил?».
«Нет, – окончательно убедил себя Дик, вспомнив, как уж оно все до чего только и впрямь обескураживающе выглядело на станции – внутрь купола никто не проник!».
И тут вот он сразу со все более и более ужасающей ясностью, понял, что здесь никак не обошлось без снежной блохи.
«Надо же, и землянам от этой напасти сходу ведь сразу на орехи досталось, с самой ужаснейшей досадой угрюмо рассудил Дик.
– А раз такие дела, то их бы надо прямо сейчас спешно предупредить об этой жуткой здешней напасти. Или нет, как уж тут их даже и самым отдаленным намеком сумеешь предупредить? Пускай ей все на своем научном языке спокойно и рассудительно объясняет Старый, а то она меня все равно не поймет или, чего доброго, подумает, что все мы тут, словно слепая Кристина, по временам бываем вовсе так не в себе».
И Дик не стал даже пытаться чего-либо объяснять.
А решительно и резко отпарировав заданный вопрос сам в свою очередь спросил.
– А куда это вы тогда улетали? – выпалил Дик, явно пытаясь скрыть все свое беспокойство. В его голосе был истинный страх. Он-то уж точно знал, чего еще способен натворить человек, укушенный снежной блохой.
– Нас не было на станции, – сухо ответила Салли.
Она подумала, что Дик мысленно обвиняет ее в том, что они с Павлышем не только Казика в беде бросили, но также недоглядели за пораженной непонятным недугом Клавдией.
А потому, несмотря на весь так и начавшийся зарождаться в ней гнев, она тут же мысленно осеклась…
– Да и ты тоже тогда был далеко? – довольно примиренческим тоном произнесла она.
Дик вспыхнул и запальчиво произнес:
– Я остался приглядывать за Марьяной! Вы же помните, в каком она была состоянии! - с гулким отчаянием в голосе выпалил он.
На тот момент Дик полностью и до конца вполне же невесело додумал все еще возможные трагические последствия того злосчастного укуса, а потому ужас в его душе нельзя было выразить буквально никакими человеческими словами.
Однако он тут же разом себя одернул, до чего и впрямь ведь мучительно то, осознав, что ему никак так не должно себя вести, подобно всякому разъяренному дикарю.
Прощальный взгляд Старого возымел свое действие.
– Я все сделал, как меня учили! – сказал Дик, оправдывая свою внезапную вспышку.
Олег, уже немного придя в себя, вдруг просипел:
– Что с Марьяной?
Дик радостно ответил: жива, здорова, хотя оптимизм в его голосе был явно так несколько натужным.
Салли от себя весело добавила:
– И скоро уже бегать будет!
Дик, широко улыбаясь, благодарно посмотрел на нее.
А Салли про себя мельком подумала, что едва ли этот мальчик, дитя здешних лесов, хоть чего-то вообще соображал в тот самый момент, когда он чуть было, не опалил их из бластера.
И, все-таки внезапно посуровев, с тем напускным укором, от которого в глубине ее души сейчас не осталось уж и следа, она до чего ведь рассудительно заметила:
– Однако если у вас тут было самое настоящее сообщество и вполне должное воспитание, ты еще в далеком детстве кое-как явно получил, то, как же ты мог нацелить на нас бластер?
Салли, не сдержавшись, громко произнесла это, помня при этом и о вине Клавдии, которую им еще явно предстояло во всем подробно так затем разбирать.
Как-никак, а инструкциями строго-настрого было предписано:
«Покидать станцию без прикрытия членом исследовательской экспедиции, несущего одиночную вахту, категорически запрещено»!
Клавдии надлежало следить за всем происходящим вокруг станции исключительно изнутри, а из этого следовало, что ее выход наружу само по себе есть грубейшее нарушение инструкции. Правда, была оговорка: человек, даже оставшись на станции в полном одиночестве, все-таки может отдалиться от купола на пятьдесят метров, но только в случае самой крайней и весьма неотложной необходимости.
А уж поднимать шлем на биологически активной планете было ведь попросту нисколько недопустимо! И, поскольку это грубейшее нарушение инструкций привело к столь тяжким последствиям, замять все это промеж членов их маленькой группы вовсе-то нисколько совсем не получится.
Да и сама Клавдия даже и в мыслях попытки чего-либо подобного никому и никогда совершенно ведь не дозволит.
Чувство ответственности в ней развито до чрезвычайности.
А значит, в свете сложившихся обстоятельств, именно ей и выпадает нести на себе всю полноту ответственности, и скорее всего ей придется уйти из дальней разведки.
Думая о столь чуждых миру Дика вещах, Салли невольно внутренне содрогнулась, глядя прямо в глаза этого, явно насмотревшегося всех ужасов первобытности, не по летам опытного и, несмотря на все его напускное мальчишество, действительно вполне полноценно зрелого человека. А потому Салли опустила глаза, полностью осознав трагедию, произошедшую в душе этого парня, когда он увидел, как их катер взмыл в небо, а он, пойдя по кровавым следам, обнаружил зловещую картину гибели его несчастного друга.
А ведь, отказав ему в помощи, его явно обрекли на смерть от зубов здешних, столь хорошо с самого детства знакомых Дику, отвратительных тварей.
Дик несколько минут долго и упорно молчал, затем, насупившись, понуро ответил:
– Я был вне себя. Мне пришло в голову, что вы не впустили к себе Казика, и это из-за вас он погиб сдавлено чуть ли не с рыданием выпалил он.
Затем он беспокойно и нервно вздрогнул, невольно вспоминая о том, всего несколько минут назад заданном ему Салли вопросе.
Он, еще более понурясь, сбивчиво и сглатывая слова, произнес:
– То, что в той комнате был бой, я и сам видел!
После некоторой паузы, смотря себе прямо под ноги, Дик, совсем уж насупившись, зычным полушепотом продолжил:
– Да только не знаю я, с кем эта ваша Клавдия столь упорно, стойко и храбро сражалась. Туши же зверя нигде не было видно.
При последних словах его лукавство дошло до наиболее верхнего предела, а потому и стало оно полностью прозрачно, и Салли безо всякого труда уловила в его голосе явную неискренность.
«Ты все еще нам до конца не доверяешь», – подумалось ей в эту минуту.
А Дику в который раз во всех подробностях явно припомнились неловкие, неуверенные движения второй женщины, а потому и весьма определенные выводы он уж для себя вполне так окончательно полностью сделал.
Сколько раз он видел у других людей, да и на себе не раз и не два испытал этот дурманящий мысли и чувства туман в голове после блошиного укуса!
Он ведь далеко не сразу затем рассеивается, этот туман, как уж каждому, наверное, того явно бы и впрямь еще до чего радостно бы захотелось.
Но одновременно с этим Дик окончательно отказался от всякой мысли пускаться в пространные объяснения, благоразумно посчитав это делом нисколько так неуместным, поскольку Салли ему, конечно же, нисколько не поверит.
А может она еще, чего доброго, подумает, что какие-то местные живые существа умеют управлять людьми, делать их невероятно сильными и злобными.
И это вправду так могло бы еще уж привести именно к тому, о чем столь упорно беспрестанно бормотал в горячке один из тех мужчин Поселка, кто умер еще же в прошлую эпидемию: «Всех нас на Земле обязательно ждет долгий и самый мучительный карантин».
Конечно, говорил он об этом, уже заболев и мучаясь от высокой температуры, но все-таки, будучи вполне ведь в сознании.
Может быть, он попросту хотел, чтобы его все бросили из-за опаски заразить кого-нибудь еще, как потом то скороговоркой объясняла крайне взволнованная произошедшим Марьяна.
Все-таки этот умерший имел в молодости некоторое, пусть и самое мимолетное, отношение к медицине.
А Борис (как его иногда называла мать Олега) тогда громогласно произнес целую речь.
И он тогда разом утихомирив весь тот начавшийся гвалт, торжествующе известил всех молодых и старых, что, может, это и было бы правдой, но только лишь в случае, кабы всякий житель Поселка был беспричинно агрессивен сам по себе, безо всякого внешнего воздействия со стороны жалящего его самого отвратительного здешнего насекомого.
Да только как это уж все объяснишь земной женщине, столь от всего этого беспредельно далекой?
Да теперь Дик стал лучше понимать жалобные вздохи взрослых, когда они говорили, что остались они здесь после аварии совсем ведь без ничего.
«Еще и потому, что после перенесенного первоначального шока люди были не очень-то в состоянии мыслить логически, а потому и остались здесь мы с дикой природой один на один», - сказал как-то Старый.
У тех отдельных людей – членов экипажа корабля «Полюс», что все же сумели выжить после взрыва реактора, всех сил хватило разве что на то, чтобы суметь вытащить на руках своих погибших товарищей, но бластеры никто из них так и не взял.
В жилых отсеках бластеры не держали, ведь там были малые дети, вполне способные, играя, нажать на спуск и выпустить в кого-нибудь смертельно опасный луч.
Как после прошлогоднего возвращения с «Полюса» за спиной у матери Олега говорили взрослые, отец Олега действительно остался жив после аварии, ведь его тела так и не нашли! Он вернулся в свою каюту, положил бластер и явно пошел догонять своих, да только далеко не ушел. А впрочем, он на это вряд ли серьезно рассчитывал, иначе обязательно бы прихватил с собой оружие.
Но все это, вполне очевидно, произошло несколько позднее, не сразу после аварии.
А в тот ее страшный момент в жилых отсеках не осталось буквально ничего: ни освещения, ни отопления, да и радиация была, пусть и не самая большая, а все-таки совсем не безвредная. И, несмотря на то, что она никак не была столь уж смертельно опасной при наличии надлежащего и вполне соответствующего квалифицированного лечения, да только колонисты, имеющие на руках малых детей, само собой, потребовали незамедлительной эвакуации.
А все старшие офицеры корабля были мертвы, а потому приструнить их было, собственно, некому.
Да и мороз поначалу не казался таким уж действительно страшным препятствием, – все-таки они были довольно тепло одеты. Да только имевшиеся термокостюмы оказались нарядами, совершенно так непригодными для здешних суровых гор. Их ведь должны были высадить в равнинной местности совсем другой планеты…
Они были скорее только жалким подспорьем, нежели чем настоящей формулой всеобщего спасения.
Люди в них то и дело подали в пропасть и разбивались насмерть.
Однако без этих термокомостюмов, пусть и с часто совершенно внезапно садящимися аккумуляторами, из гор никто бы так и не вышел, как о том, часто горько охая, причитала вслух Кристина.
И не было понятно, рада ли она этому обстоятельству или, как это с нею порою случается, призывает на головы всех жителей поселка одну лишь самую скорую и вовсе ведь на этот раз неминуемую погибель…
Для долгой их зарядки требовалось электричество, а временный начальный заряд не был даже снабжен надежной системой оповещения, что он вот-вот уж закончится.
Однако все эти разговоры о вещах, вовсе не имеющих никакого отношения к реалиям леса, не казались ни для кого из выросших здесь ребятишек чем-либо действительно достойным настоящего, серьезного внимания. Хотя дети и делали вид из уважения к старшим, что им все это очень даже вполне так искренне интересно.
Вот и Дик, будучи от природы весьма рассудительным человеком, все это слушал, когда еще был совсем, совсем маленьким, однако по прошествии времени все это стало ему казаться сказкой или мифом, которым просто-напросто беспрестанно утешают себя взрослые.
И вот этот миф окончательно стал реальностью, а главное, еще и такой реальностью, за которую уж никому более не предстояло заплатить своей единственной жизнью. Это радовало, но все же Дику было как-то не по себе, и он тихо ушел в свои прежние мысли.
Все остальное время, пока катер, взмыв в небо, летел к Поселку, они просидели молча, думая каждый о чем-то своем. Сергеев с Олегом тоже притихли, они ведь еще были совсем так слабы.
И лишь когда до Поселка стало совсем же рукой подать, Дик обнадеживающе взглянул на Салли и негромко произнес:
– С вашей Клавдией все будет в полном порядке. Я, кажется, догадался, что это именно с нею стряслось.
Салли отнеслась к этому просто, как к вполне естественному выражению сочувствия.
Она улыбнулась и ласково произнесла:
– У вас тоже все будет хорошо, вот увидишь. Никто на вас как на дикарей на Земле смотреть совершенно уж вовсе нисколько не станет.
Я обещаю.
И вот уже мать Олега, протолкавшись сквозь всю толпу, буквально влетела в катер, прижала сына к груди.
Он почти полностью пришел в себя и как-то сразу обмяк, узнав о Марьяне.
Ее болезнь не слишком его встревожила. Для него главной вестью было то, что она все-таки осталась жива, а цела ли, невредима – не важно, то уж до свадьбы заживет.
Олег верил в чудодейственную силу земной медицины.
А про Казика он в тот миг так и не вспомнил, и только через несколько минут, опомнившись, он негромко и хрипло произнес:
– Ну, как там наш Маугли? Все выспрашивает у землян про Землю?
И тогда Дик, до чего же невесело ему поведал всю незамысловатую историю их затянувшихся многодневных скитаний по гигантскому дереву, не позабыв при этом упомянуть и свой великий гнев, когда он, увидел, как земляне спешно покидают станцию. И как уж это только затем под конец ему удалось обнаружить Казика в водах озера, в которых тот едва успел укрыться, отбиваясь от стаи шакалов. С особым ожесточением он рассказал всем о том, как, расстреляв множество роботов, чуть было не разрядил бластер в их вовсе не к спеху вернувшихся хозяев.
Он все уже действительно понял и был зол на одних лишь проклятых снежных блох.
Однако другие себе этого еще нисколько не уяснили!
Тетя Луиза фыркнула, и, широко раскрыв глаза, громко произнесла:
– Дик, ты в здешних лесах давно чувствуешь себя, как дома. Может, тебе тут одному за всех нас навсегда уж навеки остаться? …
А потом Ирина, мать Олега, вымолвила с горьким упреком:
– И почему это вы так спешно улетели и не оказали мальчику должную и необходимую помощь?
Салли пришлось рассказать все об их путешествии на Полюс и о том диком разгроме, посреди которого они застали Клавдию.
Она с надеждой в голосе произнесла, огладывая жителей Поселка:
– Может, вы все-таки знаете, что именно с ней могло уж такое случиться?
Какое это животное сумело проникнуть внутрь станции сквозь запертые двери, не оставив после себя совершенно никаких видимых следов, и почему это Клавдия даже и не помнит, с кем это она так отчаянно сражалась?
Взрослые покачали головами и меланхолично проговорили:
– Много тут всякого зверья водится, а к югу так и еще больше. Мы всех и не знаем.
Они все были попросту потрясены радостью встречи, а потому мало задумывались о проблемах своих спасителей.
«У нас тут и не такое бывало», – чувствуя в сердце небывалую радость, весело подумал Вайткус.
А кто-то из малышей громко выкрикнул:
– Это, наверное, была снежная блоха!
Но Салли не обратила на этот крик ни малейшего внимания. Ей все еще немного казалось, что она находится среди совершенно одичавших людей. «Наверняка они живут мифами и легендами, а снежная блоха – один из них», – подумалось ей.
Салли продолжила свой рассказ, и только под самый конец она только лишь вскользь упомянула об отлучке Клавдии в лес, как и о том, что та немного приоткрыла шлем своего скафандра.
Вот тут уж все разом неистово загалдели, и снова и снова над ними пронесся все тот же более и более громкий шепот: «Снежная блоха». Как страшный рок вмиг так обрушился на плечи этих людей. Они стояли, безмолвно глядя на Салли, почти как на мираж.
Салли несколько опешила.
«Уж не больны ли все эти люди психически? – пронеслось у нее в голове. – Все-таки столько лет в изоляции на этой ужасной планете».
Но тут опомнился Старый.
– На этой планете существует насекомое, способное отравить мозг человека.
На какое-то время он становится жертвой призраков. После окончания припадка он, обессилев, засыпает, а когда просыпается, ничего определенного обо всем им содеянном нисколько не помнит.
И самое ужасное – это то, что, находясь в этом состоянии, он может убить, кого угодно, даже самого близкого ему человека.
И весь кошмар в том, что ваша Клавдия могла убить вас обоих, а потом, до смерти перепугавшись, законсервировать станцию.
Этот мир, наверняка, объявили бы опасным, особенно в связи с гибелью «Полюса». Кто бы тогда стал выяснять, рискуя людскими жизнями, что же это именно сгубило наш несчастный корабль?
Салли вскинула голову и очень четко произнесла:
– Я сейчас вызову станцию и обо всем внимательно распрошу….
Она несколько побледнела.
– Но это ведь не опасно для жизни заболевшего, правда? – с надеждой в голосе спросила она.
– Мы почти все этим переболели, и многие не один раз, – вразнобой ответили ей.
Салли вызвала станцию.
– Клавдия уже чувствует себя вполне сносно, – ответил Павлыш, – но что-то ее явно мучает. Она сама не своя из-за того, что случилось с мальчиком. Она сидит возле него и плачет навзрыд.
– Салли, – после паузы добавил Павлыш, – она все с рыданиями повторяет про какие-то одуванчики.
– Одуванчики! – воскликнул, сорвавшись в кашель, Сергеев.
И тут почему-то снова все уж совсем всполошились и начали поднимать руки к небу.
Тетя Луиза сплюнула и в сердцах обозвала Клавдию полной дурой.
Старый грустно извинился за нее, просто и тихо сказав:
– Вы уж, Салли, ее простите. Мы все тут бесконечно одичали…
– И все же, – суровым тоном поведал Вайткус, – этот одуванчик похуже гнезда гремучих змей. Я как сейчас помню – девятнадцать лет назад я удирал от своего лучшего друга, который тоже, наверное, себе вообразил, что здесь Земля, и в точности также беспечно подул на этакий, с одного лишь виду совершенно безобидный, одуванчик. Калдиша убил Познанский. Он, может, и поторопился, но, по-моему, выхода у него попросту не было.
– Да, – вспомнил Старый, – я отлично помню, как он, чуть не плача, оправдывался, что раньше, мол, когда с кем-то такое случалось, у того человека, по крайней мере, не было в руках заряженного арбалета.
– А Калдыш имел предостаточно стрел – аж шесть штук, и трупов могло стать, куда только больше, – невесело напомнила ему тетя Луиза.
– И именно после этого случая мы и уяснили явную взаимосвязь между этими «одуванчиками» и нашими товарищами, вдруг ни с того, ни с сего разом теряющими всякий разум.
– Но как же ваша Клавдия могла дойти до такой глупости? – выкрикнула вдруг Ирина.
– Она не биолог, – отозвался за Салли Павлыш, и в его голосе, глухо доносящемся из динамика, явно зазвучали очень даже напряженные нотки. Поскольку Павлыш отчетливо вспомнил, кто это именно первым начал весьма уж решительно пренебрегать всеми существующими инструкциями.
– Все равно должна была знать, – отрезала мать Олега.
Ей все еще казалось, что Олегу только же чудом удалось спастись. В той цепи роковых случайностей, из которых состояла почти вся ее сознательная жизнь, эти последние дни оказались наиболее коварными и тягостными…
Павлыш, сделав небольшую паузу, задумчиво произнес:
– Вы ведь тоже допустили немало ошибок. Кто из вас додумался попросту уничтожить все же следы относительно благополучной высадки на планете? Корабль выглядел не покинутым, а вдребезги разбившимся так, что создавалось впечатление, будто из всего экипажа и пассажиров не выжил буквально никто.
Ответил Старый.
– Мы знали, что планета никем не обследована, поскольку при подлете к ней не было сигнала радиомаяка, а значит, было совершенно ясно, что искать нас здесь никто специально не станет.
Павлыш напомнил:
– Но не было ни малейшего признака, что кто-то вообще выходил из корабля.
На этот раз ответил Дик.
– Нам с Олегом вовсе не хотелось оттаскивать ящики, валявшиеся возле корабля, метров на двести в сторону – до ближайшей расщелины… Я их вообще поставил бы так, чтобы они собой заменяли ту лестницу, из которой мы когда-то сделали себе салазки. Да мы это и собирались сделать, но Марьяна сказала, что будет значительно лучше оттащить их в сторонку, чтобы, пока нас нет, никто вовнутрь точно ведь не проник. Мне было все равно, а Олег просто не стал с ней спорить.
– Ну, а записку можно было оставить? – простонала вдруг Салли.
– Мы тут об этом как-то не думали, да и чем нам было ее написать? – виновато ответил за всех поежившейся при этих словах, явно задетый за живое, Вайткус.
– Главное, что вы все-таки прилетели, - выразив тем, общие радостные чувства умиленно произнесла Ирина, и ее лицо засияло, а глаза заискрились слезами радости.
- Без вас мы бы все тут непременно погибли или же вконец одичали.
…А потом Поселок начали без спешки эвакуировать. Покидая родные и обжитые места, меленькие дети безудержно плакали, навсегда расставаясь со своими родным и любимым домом, да и взрослые как это не странно тоже.
Всех их ждала другая – добрая и светлая жизнь, но самые маленькие жители Поселка об этом даже еще нисколько так и не догадывались.Кир Булычев
Поселок. Тринадцать лет пути. Великий дух и беглецы. Белое платье Золушки
© Кир Булычёв, наследники, текст, 2017
© ООО «Издательство АСТ», 2017
Истории о докторе Павлыше
Доктор Павлыш – один из самых известных героев Кира Булычёва. Впервые он появляется в повести «Последняя война» (1970). Корабль «Сегежа» прилетает на планету, недавно пережившую ядерную войну. Название корабля неслучайно: именно на сухогрузе «Сегежа» во время перехода по Северному морскому пути в 1967 году Кир Булычёв познакомился с корабельным врачом, ставшим прототипом его героя.
В 1972 году вышла повесть «Великий дух и беглецы». Корабль доктора Павлыша «Компас» терпит катастрофу. В живых остается только он один. Отправив сообщение о происшедшем, Павлыш отправляется исследовать планету, на которую ему удалось высадиться, и обнаруживает гуманоидов. Их цивилизация еще в самом начале своего развития, и в то же время, как видит Павлыш, над этими первобытными инопланетянами проводит эксперимент неизвестная высокоразвитая цивилизация.
«Белое платье Золушки» (1980) – история о любви. На Луне, на карнавале, доктор Павлыш встречает странную девушку. После мимолетного знакомства у него остается только ее имя, Марина Ким, и короткая записка. Спустя несколько месяцев, работая на планете Проект-18, почти полностью покрытой океаном, доктор Павлыш узнает, что Марина тоже здесь. Он пытается с ней встретиться, но она отказывается. Причина – она стала биоформом: ее тело изменили для работы в тех условиях, в которых обычный человек работать не может. Однажды случается землетрясение, и доктор Павлыш спасает птицу, которая на самом деле измененная Марина.
Повесть «Тринадцать лет пути» (1983) рассказывает о юности доктора Павлыша, когда он, тогда еще курсант, оказался на экспериментальном корабле «Антей», уже сто лет летящем к Альфе Лебедя. Благодаря телепортации экипаж меняется каждый год, но, когда прибывает смена Павлыша, связь с Землей обрывается. Приходится выбирать: возвращаться домой или лететь оставшиеся тринадцать лет до цели.
В романе «Поселок» (вышедшем полностью только в 1988 году) доктор Павлыш появляется лишь во второй части. А в первой описывается катастрофа корабля «Полюс» и семнадцатилетнее выживание оставшихся членов экипажа. В предельно неблагоприятной окружающей среде они постоянно находятся на грани жизни и смерти: старшее поколение стареет и теряет надежду, а младшее знает о Земле только от родителей. Но в момент отчаяния потерпевшие замечают в небе объект, который может быть только рукотворным. Действительно, на планету высадилась еще одна экспедиция, в составе которой есть и доктор Павлыш. Обнаружив потерпевший крушение корабль «Полюс», его экипаж она сначала посчитала погибшим, но в конце концов встретилась с выжившими.
Истории о докторе Павлыше – это классическая космическая фантастика 1970-х годов, эпохи интенсивного освоения космоса и холодной войны, наивных надежд на скорые полеты к дальним звездам и парализующего ужаса перед возможностью ядерной катастрофы. Но прежде всего они – о людях из будущего, которых мы хотели бы видеть в нашем настоящем.
Часть первая. Перевал
Глава первая
В доме было сыро, мошка толклась у светильника, давно надо бы его погасить, мать, конечно, забыла, но на улице дождь, полутьма. Олег валялся на койке – недавно проснулся. Ночью он сторожил поселок: гонял шакалов, они целой стаей лезли к сараю, чуть самого не задрали. В теле были пустота и обыкновенность, хотя сам от себя он ждал волнения, может, страха. Ведь пятьдесят на пятьдесят – вернешься или не вернешься. А если пятьдесят в квадрате? Должна быть закономерность, должны быть таблицы, а то вечно изобретаешь велосипед. Кстати, все собирался спросить старого, что такое велосипед. Парадокс. Велосипеда нет, а Старый укоряет им, не задумываясь о смысле фразы.
На кухне закашляла мать. Она, оказывается, дома.
– Ты чего не пошла? – спросил он.
– Проснулся? Супу хочешь? Я согрела.
– А кто за грибами ушел?
– Марьяна с Диком.
– Может, кто из ребят увязался.
Могли бы и разбудить, позвать. Марьяна не обещала, но было бы естественно, если бы позвала.
– Есть не хочется.
– Если дожди не кончатся, – сказала мать, – до холодов огурцы не вызреют. Все плесенью зарастет.
Мать вошла в комнату, разогнала ладонью мошку, задула светильник. Олег смотрел в потолок. Желтое пятно плесени увеличилось, изменило форму. Еще вчера оно было похоже на профиль Вайткуса: нос картошкой. А сегодня нос раздулся, как будто ужалила оса, и лоб выгнулся горбом. Дику в лесу неинтересно. Чего ему грибы собирать? Он охотник, степной человек, сам же всегда говорил.
– Мошки много, – уронила мать, – холодно ей в лесу.
– Нашла кого жалеть.
Дом был поделен пополам, на другой половине жили Старый и близнецы Дуровы. Он их взял к себе, когда старшие умерли. Близнецы всегда хворали: один выздоровеет, другой простудится.
Если бы не их ночное нытье, Олег никогда бы не согласился дежурить по ночам. Вот и сейчас слышно было, как они хором захныкали. Невнятный, далекий, привычный, как ветер, монолог Старого оборвался, заскрипела скамейка. Старый пошел на кухню, и тут же загалдели его ученики.
– И куда тебе идти? – сказала мать. – Не дойдете же! Хорошо еще, если целыми вернетесь!
Сейчас мать заплачет. Она теперь часто плачет. По ночам бормочет, ворочается, потом начинает тихо плакать – можно догадаться, потому что шмыгает носом. Или начинает шептать, как заклинание: «Я не могу, я больше не могу! Пускай я лучше умру…» Олег, если слышит, замирает: показать, что не спит, стыдно, как будто подсмотрел то, что видеть нельзя. Олегу стыдно сознаваться, но он не жалеет мать. Она плачет о том, чего для Олега нет. Она плачет о странах, которые увидеть нельзя, о людях, которых здесь не было. Олег не помнит мать иной – только такой, как сегодня. Худая, жилистая женщина, пегие прямые волосы собраны сзади в пук, но всегда выбиваются и падают тяжелыми прядями вдоль щек, и мать дует на них, чтобы убрать с лица. Лицо красное, в оспинках от перекатиполя, под глазами темные мешки, а сами глаза слишком светлые, как будто выцвели. Мать сидит за столом, вытянув жесткими ладонями вниз мозолистые руки. Ну плачь же, чего ты? Сейчас достанет фотографию… правильно, подвинула к себе коробку, открывает, достает фотографию.
За стеной Старый уговаривает близнецов поесть. Близнецы хнычут. Ученики гомонят, помогают Старому кормить малышей. Ну как будто самый обыкновенный день, как будто ничего не случилось. А что они делают в лесу? Скоро полдень. С обеда выходить, пора бы им возвращаться. Мало ли что может случиться с людьми в лесу?
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Перевал
Глава первая
В доме было сыро, мошка толклась у светильника, надо бы давно его погасить, мать, конечно, забыла, но на улице дождь, полутьма. Олег валялся на койке – недавно проснулся. Ночью он сторожил поселок: гонял шакалов, они целой стаей лезли к сараю, чуть самого не задрали. В теле была пустота и обыкновенность, хотя сам от себя он ждал волнения, может, страха. Ведь пятьдесят на пятьдесят, вернешься или не вернешься. А пятьдесят в квадрате? Должна быть закономерность, должны быть таблицы, а то вечно изобретаешь велосипед. Кстати, все собирался спросить Старого, что такое велосипед. Парадокс. Велосипеда нет, а Старый укоряет им, не задумываясь о смысле фразы.
На кухне закашляла мать. Она, оказывается, дома.
– Ты чего не пошла? – спросил он.
– Проснулся? Супу хочешь? Я согрела.
– А кто за грибами ушел?
– Марьяна с Диком.
– Может, кто из ребят увязался.
Могли бы и разбудить, позвать. Марьяна не обещала, но было естественным, если бы позвала.
– Есть не хочется.
– Если дожди не кончатся, – сказала мать, – до холодов огурцы не вызреют. Все плесенью зарастет.
Мать вошла в комнату, разогнала ладонью мошку, задула светильник. Олег смотрел в потолок. Желтое пятно плесени увеличилось, изменило форму. Еще вчера оно было похоже на профиль Вайткуса: нос картошкой. А сегодня нос раздулся, как будто ужалила оса, и лоб выгнулся горбом. Дику в лесу неинтересно. Чего ему грибы собирать? Он охотник, степной человек, сам же всегда говорил.
– Мошки много, – сказала мать, – холодно ей в лесу.
– Нашла кого жалеть.
Дом был поделен пополам, на другой половине жил Старый и близнецы Дуровы. Он их взял к себе, когда старшие умерли. Близнецы всегда хворали: один выздоровеет, другой простудится.
Если бы не их ночное нытье, Олег никогда бы не согласился дежурить ночами. Слышно было, как они хором захныкали – проголодались. Невнятный, далекий, привычный, как ветер, монолог Старого оборвался, заскрипела скамейка. Значит, Старый пошел на кухню, и тут же загалдели его ученики.
– И куда тебе идти? – сказала мать. – Не дойдете же! Хорошо еще, если целыми вернетесь!
Сейчас мать заплачет. Она теперь часто плачет. Ночью плачет. Бормочет, ворочается, потом начинает тихо плакать – можно догадаться, потому что шмыгает носом. Или начинает шептать, как заклинание: «Я не могу, я больше не могу! Пускай я лучше умру…» Олег, если слышит, замирает, потому что показать, что не спит, стыдно, как будто подсмотрел то, что видеть нельзя. Олегу стыдно сознаться, что он не жалеет мать. Она плачет о том, чего для Олега нет. Она плачет о странах, которые увидеть нельзя, о людях, которых здесь не было. Олег не помнит мать иной – только такой, как сегодня. Худая, жилистая женщина, пегие прямые волосы собраны сзади в пук, но всегда выбиваются и падают тяжелыми прядями вдоль щек, и мать дует на них, чтобы убрать с лица. Лицо красное, в оспинках от перекати-поля, под глазами темные мешки, а сами глаза слишком светлые, как будто выцвели. Мать сидит за столом, вытянув жесткими ладонями вниз мозолистые руки. Ну плачь же, чего ты? Сейчас достанет фотографию? Правильно, подвинула к себе коробку, открывает, достает фотографию.
За стеной Старый уговаривает близнецов поесть. Близнецы хнычут. Ученики гомонят, помогают Старому кормить малышей. Ну как будто самый обыкновенный день, как будто ничего не случится. А что они делают в лесу? Скоро полдень. С обеда выходить. Пора бы им возвращаться. Мало ли что может случиться с людьми в лесу?
Мать разглядывает фотографию. Там она и отец. Олег тысячу раз видел эту фотографию и старался угадать в себе сходство с отцом. И не смог. Отец белокурый, курчавый, губы полные, подбородок раздвоенный, вперед. Улыбается. Мать говорит, что он всегда улыбался. Вот Олег с матерью больше похожи. Не с сегодняшней, а с той, что на фотографии рядом с отцом. Черные прямые волосы и тонкие губы. Широкие, крутые, дугами, брови, под ними ярко-голубые глаза. И белая кожа с сильным румянцем. Олег тоже легко краснеет. И губы у него тонкие, и черные волосы, как у матери на фотографии. Отец с матерью молодые и очень веселые. И яркие. Отец в мундире, а мать в платье без плеч. Называется сарафаном. Тогда, двадцать лет назад, Олега еще не было. А пятнадцать лет назад он уже был.
– Мать, – сказал Олег, – не надо, чего уж.
– Я не пущу тебя, – сказала мать. – Не отпущу, и все. Через мой труп.
– Мать, – сказал Олег и сел на койке. – Хватит, а? Я лучше супа поем.
– Возьми на кухне, – сказала мать. – Он еще не остыл.
Глаза мокрые. Она все-таки плакала, словно хоронила Олега. Хотя, может быть, плакала по отцу. Эта фотография была для нее человеком. А Олег отца совершенно но помнил, хотя старался вспомнить.
Он поднялся и пошел на кухню. На кухне был Старый. Он разжигал плиту.
– Я помогу, – сказал Олег. – Воду кипятить?
– Да, – сказал Старый, – спасибо. А то у меня урок. Ты ко мне приди потом.
Марьяна набрала полный мешок грибов. Ей повезло. Правда, пришлось идти далеко, к ущелью. С Олегом она бы никогда не решилась пойти так далеко, а с Диком она чувствовала себя спокойно, потому что Дик себя чувствовал спокойно. Везде. Даже в лесу. Хотя больше любил степь. Он был охотник, как будто родился охотником, но на самом деле он родился раньше, чем построили поселок.
– А ты в лесу как дома, – сказал Дик.
Он сказал громко. Он шел впереди и чуть сбоку. Куртка мехом наружу сидела на нем как собственная кожа. Он сам сшил себе куртку. Мало кто из женщин в поселке смог бы так сшить.
Лес был редкий, корявый, деревья вырастали здесь чуть выше человеческого роста и начинали клонить вершины в стороны, словно боялись высунуться из массы соседей. И правильно. Зимние ветры быстро отломают верхушку. С иголок капало. Дождь был холодным, у Марьяны замерзла рука, в которой она несла мешок с грибами. Она переложила мешок в другую руку. Грибы зашевелились в мешке, заскрипели. Болела ладонь. Она занозила ее, когда откапывала грибы. Дик вытащил занозу, чтобы не было заражения. Неизвестно, что за иголка. Марьяна глотнула горького противоядия из бутылочки, что всегда висела на шее.
Тринадцать лет пути
Сто шесть лет назад корабль «Антей» покинул Землю.
И как ни велика его скорость, как ни ничтожно сопротивление космического вакуума гигантской пуле, траектория полета которой соединяет уже неразличимую даже в самый мощный телескоп Землю и альфу Лебедя, путь займет в общей сложности сто девятнадцать земных лет.
Сто шесть лет миновало на Земле с того дня, как семьдесят шесть космонавтов, в последний раз взглянув на голубое небо, на пух облаков и зелень деревьев, вошли в планетарные катера, и те взмыли вверх, где на высоте полутора тысяч километров, на постоянной орбите их ждал «Антей».
Подлетая, они могли оглядеть этот дом издали. Одному космический корабль казался неуклюжим насекомым, другому напоминал сломанную детскую игрушку. «Антею» никогда не придется снижаться на Землю или на другую планету. Ему суждено было родиться в космосе, где его собрали, и умереть там. Поэтому конструкторы создавали его без оглядки на сопротивление среды. Непривычному глазу он представлялся нелогичным совмещением колец, труб, шаров, антенн и кубов.
Пока корабль набирал скорость - а разгон его занял месяцы, - экипаж «Антея» мог видеть Землю. Сначала она занимала половину неба, но постепенно превращалась в тускнеющую точку среди миллионов подобных ей и более ярких точек…
Так начался путь. Прошло сто шесть лет.
Еще через тринадцать лет «Антей» достигнет цели.
2Павлыш миновал двадцать четвертый резервный коридор и остановился перед дверью в оранжерею. Оранжерея была заброшена лет пятьдесят назад, и, кроме механиков, сюда никто не заходил.
Дверь сдвинулась не сразу. Словно ее механизм забыл, как открываться.
Когда Станцо рассказывал о заброшенной оранжерее, Павлыш представлял, что увидит пышные джунгли, заросли лиан и странные цветы, свисающие с крон.
Оранжерея была тайной, открытием. Путешествие к ней - более часа ходьбы по пустым коридорам и залам корабля - подготавливало к тайне.
Путь оказался обыденным.
Где-то на полдороге он встретил робота-уборщика, а в шаре «Д» попал в область использованных складов - они были слабо освещены, пустые коробки и контейнеры громоздились в гулких залах.
Здесь царило запустение. Краска стен, теоретически вечная, поблекла, листы пластиковой обшивки кое-где отстали. Пахло теплой пылью.
Павлыш никак не мог отделаться от ощущения, что пустота следит за ним. Что у нее есть глаза.
Корабль был населен памятью.
Он был самым старым кораблем Земли. Ему было более века.
За эти годы на Земле изобрели новые сплавы и источники освещения, даже коробки и контейнеры были бы иными, если бы «Антей» отправился в путь на сто лет позже. Все было бы иным.
Корабль был не дряхлым, но очень старым. Он был рассчитан на то, что проведет в космосе многие десятилетия. И все равно состарился.
И постепенно пустел.
Один за другим освобождались его склады, закрывались дальние помещения и коридоры - в них уже не было нужды. В тот день, когда Павлыш отправился разыскивать заброшенную оранжерею, на борту было вдвое меньше людей, чем сто шесть лет назад. Жилая, действующая часть корабля с каждым годом съеживалась. Так пустеющую деревню осаждает лес, занимая уже ненужные поля и покосы.
Павлыш открыл дверь в оранжерею и был разочарован, потому что никаких буйных джунглей там не оказалось.
Длинные сухие грядки.
Среди высохших стеблей - колючие кусты. Бурая трава у ног, плети выродившегося гороха ползут по стенам, кое-где на пыльных лабораторных столах остались колбы и пробирки - много лет назад кто-то ставил здесь опыты. Теперь же хватает оранжереи в шаре «В».
Стебли зашуршали, вздрогнули.
Что-то серое метнулось в дальний конец оранжереи. Павлыш отпрянул назад. Никого не могло быть на корабле. Никого лишнего.
Он отскочил за дверь и нажал кнопку. Сначала надо изолировать помещение. Затем вызвать помощь. Все, что неизвестно, непонятно, - может быть опасно. Не только для Павлыша - для всего корабля.
Дверь нехотя задвинулась. Павлыш стоял один в очень тихом коридоре. Ровно светился потолок.
Он был на корабле, куда ничто не могло проникнуть снаружи.
Тому, что он видел, должно быть реальное объяснение.
Хорош он будет, если прибежит к Станцо и скажет, будто видел что-то в заброшенной оранжерее. А что? Что-то.
Тогда Павлыш снова открыл дверь.
Закрыл ее за собой. Чтобы это Непонятное не смогло выбраться наружу. Затем осторожно пошел вперед.
Он старался не наступать на грядки. Керамические плитки пола похрустывали под ногами. Некоторые легко выпадали. В оранжерее стоял неприятный тухлый запах.
В двух шагах от того места, откуда выскочило нечто, Павлыш замер.
Метрах в десяти была округлая стена - конец оранжереи.
И тогда он увидел.
Там, в сплетении ветвей, сидели две серые кошки.
Они смотрели на него в упор, разумно и настороженно. В полумраке - здесь освещение было куда слабее, чем у входа, - их глаза горели желтым злым огнем.
Еще чего не хватало, - сказал Павлыш вслух. Надо было догадаться с самого начала.
Когда-то кто-то решил, что на «Антее» нужны животные. Домашние. Такие, что не будут много есть, но скрасят одиночество людей.
И на корабле появилась кошачья семья.
И хоть за ней следили, старались контролировать численность этого племени, уже не в первый раз в отдаленных уголках корабля обнаруживались нелегальные, неучтенные кошки.
Кошкам надо чем-то питаться. Значит, они освоили вентиляционные ходы, и оранжерея не была так изолирована, как казалось.
Живите, - разрешил кошкам Павлыш.
Он нагнулся, вытащил из земли бледный, почти белый стебелек.
Какая-то жизнь все же теплилась. Надо будет сказать Христе, пускай сюда заглянет.
Больше никаких привидений в оранжерее не было.
Привидения - часть корабельного фольклора. За сто с лишним лет на корабле обязательно должен возникнуть фольклор.
В глубине души Павлышу хотелось увидеть привидение. Это не означает, что он верил в подобную чепуху. Но когда корабль так стар и бесконечен, должно же в нем таиться что-нибудь необыкновенное.
3Павлышу не хотелось возвращаться в жилую часть корабля.
Там сразу найдутся дела. А когда еще удастся повторить это неспешное путешествие?
Павлыш пошел от оранжереи к соединительному туннелю, по которому можно выйти во Внешний сад. И через него уж вернуться обратно.
По дороге он заглянул в бывшую библиотеку. Когда-то часть жилых кают находилась в этом секторе корабля, и филиал библиотеки размещался поблизости от них.
В библиотеке стоял другой запах - запах пленки. Ячейки для микрофильмов и видеолент были раскрыты. В некоторых остались ленты.
Павлыш знал - почему. Когда библиотеку перевозили, те кассеты, что дублировались в главной, брать не стали.
Павлыш понимал, что и здесь его не ждут открытия, но все же потратил несколько минут, читая надписи на кассетах.
В одном из ящичков он нашел восьмую, шестнадцатую и двадцатую серии «Подводного мира», которых в главной библиотеке не было.
Потом отыскал несколько кассет без этикеток. Их он тоже захватил с собой.
Минут через двадцать он достиг соединительного туннеля и остановился перед лифтом.
Здесь было светлее, сюда иногда заходили.
Лифт поднял Павлыша на несколько ярусов вверх, что было условным понятием, так как низ - всегда центр корабля, верх - его внешние помещения. Гравитационное поле, создаваемое двигателями, таилось в центральном шаре.
Зал отдыха перед входом во Внешний сад тоже был пуст.
В бассейне голубоватым зеркалом застыла вода. Настолько ровная и неподвижная, что Павлышу захотелось нарушить эту неподвижность. Он сунул руку в карман. В карманах у Павлыша всегда есть что-нибудь лишнее. Пальцы нащупали металлический шарик. Павлыш швырнул его в бассейн. Зеркало вздрогнуло, плеснуло столбиком воды и разбежалось кругами, облизывая борта бассейна.
Вот так-то лучше.
Низкие мягкие диваны скобками тянулись вокруг бассейна. Павлыш с размаху прыгнул на диван, неудобно сел на сумку с кассетами, что тащил из библиотеки. Диван ожил, стараясь примериться к телу Павлыша.
Павлыш представил, что он на «Наутилусе». В нем, где-то в недрах, живет последний его обитатель, старый капитан Немо.
А может быть, это «Мария Целеста»? Неожиданная беда обрушилась на шхуну. Почему-то все покинули корабль, все до последнего человека. И кастрюля на плите еще теплая.
Нет, он на необитаемом острове. Вот он, темный лес, за стеклянной стеной. Высоко справа в стене серый круг. Заплата.
Когда Павлыша еще не было на свете, во Внешний сад «Антея» угодил метеорит. Это бывает с кораблями. Хоть над метеоритной защитой «Антея» думали лучшие умы Земли - ни одна крошка материи не должна была дотронуться до корабля: слишком высока цена, - все же шестьдесят лет назад «Антей» попал в мощный метеоритный поток. Настолько мощный, что один из камней достиг корабля.
Загрузка...
