Протоиерей Константин Кобелев: об особенностях тюремного служения. «Жажда мести сжигает изнутри». Протоиерей Константин Кобелев об особенностях тюремного служения

Отец Константин служит в Бутырском изоляторе, исповедует и причащает преступников. К вере он пришел, когда одним из немногих выжил в авиакатастрофе, а священником его уговорила стать одна «старушка» - княгиня Трубецкая. Об этом и о многом другом в нашем сюжете из серии «Слова и лица».

Справка: Священник Константин Кобелев родился в Москве в 1957 г. Закончил биофак МГУ. В 1979 году попал в авиакатастрофу. Трагедии предшествовал тяжелый эмоциональный и духовный период в жизни и отец Константин даже записал в дневнике тогда: «Провидение, если ты есть, убей меня». После катастрофы сомнений в бытии Бога не осталось, и начались поиски того, какой Он. В Церковь пришел благодаря крестному Анатолию Гармаеву (сейчас протоиерей). В середине 80-х, будучи алтарником в храме Илии Обыденного, познакомился с отцом Глебом Каледой. Закончил Московскую духовную семинарию. В 1991 г. рукоположен в сан диакона, в 1998 г. - в сан пресвитера. Сейчас является клириком храма святителя Николая Мирликийского в Бирюлеве и старшим священником в храме Покрова Пресвятой Богородицы в бутырском изоляторе, возрожденном в начале 90-х отцом Глебом Каледой.

- Ваш любимый литературный образ разбойника?

Что-то я задумался. Не знаю... Как-то в последнее время не доводилось читать художественную литературу, больше жизненную. У меня любимые разбойники - те, которые у меня. И, к сожалению, повинны иногда в смерти людей и других каких-то вещах. Но люди, которые действительно раскаялись и видно, что они живут уже иначе. И самое главное - увидели смысл жизни в том, чтобы молиться за других людей.

- Вы выжили в авиакатастрофе, как это на вас повлияло?

Я это воспринимал как свой собственный посыл. По моей мысли, по моему желанию, вопросу к Богу случилась эта катастрофа. И поэтому для меня это... Через меня половина народу погибла, 50 человек. Все это очень не просто. Я понимаю, что у каждого человека своя судьба и я не мог повлиять на судьбу других людей. Тем не менее, когда это произошло, ощущение было очень сильное. Главное, что я задал вопрос, даже обратился к Богу, чтобы он меня убил. Я сказал, если ты есть, Провидение, убей меня. И я услышал ответ, всем своим существом услышал голос: «Живи!» И я понял, что Бог есть. Как апостол Павел, которому явился Бог на пути в Дамаск. Тут уже и возражать нечего.

- Вы боитесь летать на самолетах?

Уже нет. Первое время после аварии я боялся. А после этого мы с моим духовным отцом летали на Святую землю в Иерусалим. И рядом был мой духовный отец и как-то все легко прошло.

- Как возникло решение стать священником?

Это постепенно меня одна старушка уговорила, княгиня Трубецкая. Она все говорила: «Вам надо быть священником». А я сам недавно пришел к Богу, я говорю, мне нельзя. Потом она говорит в следующий раз: «Я узнавала, можно». И вот так постепенно дело пошло.

- Кто такой благочестивый разбойник?

Очень интересный момент. Именно тот, который в Евангелии, что-то было в этом человеке, была какая-то тайна. На эту тему даже есть различные легенды. Что он в свое время защитил Матерь Божью, когда они бежали в Египет. Так это было или нет, неизвестно, но тем не менее что-то в нем было. Не просто так он... Я верю в то, что может случиться в одночасье перерождение человека, но основы этого закладываются в течение жизни.

- Сейчас сносят памятники Ленину. Как вы к этому относитесь?

Хотя это вроде и история, но чересчур уж много этих памятников. Без них как-то свободнее дышится. Потому что это такое насаждение культа определенного человека, имевшего при этом такую негативную настроенность ко многим вещам. Они все-таки оскверняют нашу землю.

- Какие способы передачи записок в тюрьме вы знаете?

Самый интересный способ был такой. Когда установили уже видеонаблюдение, увидели, что заключенный становится на середину камеры и начинает танцевать. И говорит: «Почтарь, почтарь». И никак не могли понять, в чем дело. Оказывается, они приручили крысу, и когда заключенный начинал выбивать чечетку, прибегала тренированная крыса, которая несла на спине рюкзачок с записками.

- Можно ли поставить знак равенства между Освенцимом, Бухенвальдом и нашими лагерями 37-го года?

Да, конечно. Очень близко. Весь этот фашизм, он был с двух сторон. Но разница все-таки есть, из-за особенностей русского народа. Т.е. идеи человеконенавистнические, они может были едины, т.е. замысел сатаны он был один, но все-таки наша русская земля его преобразила. Смогли мы победить и в конечном итоге обуздать, и не дать развиться такому... Разница именно в массовости владения народом: идеи борьбы с врагами, выискивание инакомыслящих. Хотя бывали, конечно, и у нас, но как исключение, отдельные доносчики. Все-таки народ в целом просто боялся и где-то сочувствовал.

- Есть ли грех, который не карается законом, но, по вашему мнению, заслуживающий наказания?

Мне как-то чаще бывает легче оправдать преступника, которого наказали по уголовному кодексу и сказать, что это не грех по совести. А вот обратное... Наверное есть тоже. По определению, конечно, есть и то и другое, но мне чаще приходится с этим сталкиваться - оправдывать людей а не обвинять. Ну элементарная вещь - человек выплатил зарплату своим рабочим. При этом он что-то нарушил, какие-то финансовые инструкции, не с той статьи перевел. Но задача его была деньги людям дать, а он за это сидит в тюрьме. Ну как так может быть?!

- А вот если бы покаялся Чикатило, вы бы тоже к нему ходили в камеру, сочувствовали, исповедовали?

Ну это же не наше дело: убивать или не убивать. Если человеку оставили жизнь, то он сидит, отбывает пожизненное заключение. Что ему делать? Чем заниматься? Тех людей не вернешь, убитых им людей не вернешь, ничего не сделаешь. Но если человек в жизни загладит свои злые дела добрыми - в этом и смысл.

Как вы относитесь, когда в искусстве тема Бога затрагивается по касательной - как в фильме «Сталкер», например?

Тогда это было что-то совершенно фантастическое. Как будто за этим текстом, за этими кадрами что-то мистическое просматривалось, какие-то параллели возникали. Даже с христианскими какими-то вещами. Так тогда воспринималось. А сейчас уже есть более прямые вещи. Тогда нам казалось, что вот здесь есть что-то, вот тут вот. Покупали газеты в то время. Если в какой-то газете каким-то словом упоминается о крещении Руси, или еще что-то, эти газеты хранили годами: вот наконец-то чего-то написали. Т.е. мы тогда везде старались видеть какие-то ростки пробивающегося возрождения.

- Есть ли универсальное правило жизни для христианина?

Конечно, очень простое правило. Надо полагаться на волю Божью, искать ее в первую очередь. Это самое главное. Почитай молитву Отче Наш: да будет воля Твоя. Вот искать эту волю Божью и не унывать при любых обстоятельствах.

Мы сидим в просторной, заполненной старинными книгами, портретами и иконами комнате и неторопливо беседуем обо всем сразу – о науке, о вере, о новомучениках, о христианах советской эпохи, о тюремной миссии. О науке отец Константин говорит так, что существование неверующих ученых кажется нонсенсом. О новомучениках – как будто они буквально только что вышли из этой комнаты. О тюрьме – так что в каждом преступнике хочется увидеть Христа…

Справка: Священник Константин Кобелев родился в Москве в семье биологов, закончил биологический факультет МГУ. Старший священник в храме при Бутырской тюрьме.

“Вот я и живу”

– Отец Константин, был ли в Вашей жизни момент личной встречи с Богом?

– В 1979 году я попал в авиакатастрофу: я помню, как в самолете внезапно загорелась лампочка, что горит двигатель. Экипаж не справился с управлением. Это было похоже на польскую катастрофу, только в ней никто не выжил, а у нас кое-кто смог спастись.

Потом я тридцать лет считал, что среди нас половина людей спаслась, и только недавно узнал, что на самом деле почти все погибли.

Больше всего на меня повлияло даже не само это событие, а то, что оно произошло в особой психологической атмосфере. У меня был очень трудный период жизни. Я заканчивал учебу. Были люди, которые обещали меня взять работать, но по распределению надо было ехать в Кишинев. Как раз незадолго до аварии я встретился со своей возможной будущей руководительницей и был очень разочарован. Про тему моей научной работы, которую я вел еще со школьной скамьи, в течение семи или восьми лет, она сказала: «Тебе это не нужно, будешь другим заниматься – будешь получать мутантов из растений с помощью радиации».

Мне все это претило, потому что все-таки я – биолог. Тем более что на самом деле никакой особенной нужды в этом мутагенезе нет. Селекционеры, изучая естественные мутации растений, все, что нужно, находят в существующих популяциях. Специально чем-то облучать, обрабатывать растения – не нужно. Такие воздействия вызывают слишком сильные изменения, и в них трудно найти что-то хорошее. Даже с чисто практической точки зрения, гораздо полезнее изучать естественный мутагенез.

И в бытовом плане я был очень огорчен. Моя руководительница сказала: «Ты будешь жить в Кишиневе, там тебе найдем какой-то уголочек, а для твоей семьи – нет. Будешь ездить к ним в командировки». Все это меня очень расстроило.

А кроме того, у меня были еще чисто внутренние, личные переживания. И в результате я пребывал в очень тяжелом состоянии, смятении. Я дошел до того, что в своем блокнотике написал: «Провидение, если Ты есть, убей меня!».

После этого случилась авиакатастрофа. И когда я вышел из самолета, я почувствовал всем своим существом голос: «Живи!». Не могу сказать, что услышал его ушами, этот призыв как бы во мне звучал. Как будто меня кто-то толкнул в спину и приказал жить. Вот и живу с тех пор.

От науки к вере

– А когда Вы впервые задумались о вере?

– Впервые я задумывался о вере в детстве, потому что я знал, что у моего дедушки брат – священник.

Он жил в Румынии, к которой отошла территория его прихода после Брестского мира. Даже по какой-то богохульной книжке пытался составить молитву « » – она там пародировалась.

Служим по очереди. Но сейчас в связи со стройкой мне приходится бывать чаще.

Нам повезло в том, что подобрался очень дружный коллектив священников. Я знаю по другим изоляторам, что из людей, которых шесть или больше лет назад назначили служить, некоторые остались, некоторые ушли. А у нас сохраняется первоначальный состав. Одни батюшки могут почаще служить, другие пореже, что кто-то настоятель, кто-то имеет какие-то еще послушания в Патриархии… Но никто не отказывается - все несут это служение и каждый привносит что-то свое.

“Нужно иметь к заключенному снисхождение”

Мы друг у друга что-то подсматриваем, что-то берем на вооружение. Самое главное – мы учимся друг у друга обращению с заключенными. Решаем сложные вопросы, которые трудно было бы решить одному человеку. Как , кого допускать, кого не допускать, кого причащать, кого – нет – это все определяется соборным мнением.

По отзывам, которые мы получаем из разных мест, бывает слишком строгое отношение именно к Причастию. А ведь заключенный, по нашему соборному мнению, должен идти по таким же критериям, как умирающий. Мы в Бутырке не спрашиваем, ел он или не ел, потому что бывают такие случаи: человек сидит, например, пожизненно и просит, чтобы пришел батюшка, ждет. Ему назначают дату, а священник не смог. И так несколько раз подряд. Он каждый раз до обеда не ел, а лукавый тоже ведь искушает. В какой-то день человек поел – и тут батюшка пришел и его не причастил. Через год повторяется то же самое. Он несколько лет сидит и никак не может причаститься.

Нужно больше обратить внимание на другое: у него уже десять лет пост, а не то что шесть часов, десять, двенадцать. Вся ситуация, в которой он находится – это пост. Нужно иметь к человеку большее снисхождение. Или, например, принял человек крещение в тюрьме, а причаститься не может. А тут опасность еще в том, что он может не дожить до следующего прихода священника. Особенно пожизненные заключенные порой не выдерживают тюремных условий, и продолжительность жизни резко сокращается. Поэтому я, пользуясь случаем, ходатайствую перед теми священниками, которые служат уже в зонах, в колониях, чтобы они к этому относились более правильно. Если точно известно, и вы придете в нужное время, то, конечно, можно сказать: завтра будет причастие, приходить натощак. А если люди этого не знали, тут уже нельзя с них требовать.

Фактически мы причащаем всех желающих, даже в какой-то степени уговариваем. Не заставляем, но объясняем значение этого таинства, потому что люди иногда приходят, стоят в уголочке и ничего не делают – может быть, они потрясены тем, что в храм попали.

Порой люди пишут прошение и несколько месяцев ждут, когда очередь дойдет. Сейчас у нас тридцать человек бывает в храме, а было время, когда только по три человека приводили. Сколько надо было ждать!.. А теперь, наконец-то привели его, а он в уголчке так и простоит? Приходится с ними беседовать, рассказывать, объяснять: если Вы желаете, то можете подойти на исповедь, на Причастие, это очень важно…

Перемены

– Люди мало знают о Церкви. Как меняет заключенных ваше служение?

– Само существование тюремного храма очень изменило обстановку. Я помню первые проходы по камерам, как настороженно встречали, как смотрели. Далеко не в каждой камере были иконочки. Я тогда неосторожно сказал: «Вот наши бабушки денежки собрали, мы вам подарки купили». А один человек, уголовник, ответил: «От ваших старух мне подарки не нужны!»

Когда мы обходили изолятор, в той части, где находятся пожизненно заключенные (его тогда называли «коридором смертников»), один человек отказался от получения подарков. Встал спиной и сказал: «Ничего не надо».

А в основном с любым заключенным минимальное понимание, контакт устанавливается.

– Как тюрьма меняет людей?

– Очень сильно. Тюрьма – это очень большой стресс. Никому не пожелаю и никому не посоветую туда попадать. В основном люди находятся в депрессии или в унынии. По крайней мере, они очень расстроены. Редко, кто понимает: я грешник, и поэтому сюда попал. Многое зависит от компании, в которой человек оказывается. Сейчас, по новым правилам, если человек впервые попал в тюрьму, его с такими же первоходками держат. За этим следят. А раньше новый человек входит – а там уже все бывалые, матерые, и они начинают его учить.

Вообще, изменилась сама тюремная система. Она действительно стала более гуманной. Условия содержания поменялись кардинально. Сейчас гораздо меньше травм, чем раньше. А раньше, как мне рассказывал начальник тюрьмы, Николай Федорович Дмитриев, когда еще до отмены смертной казни заходили в коридор смертников, там была совсем другая обстановка, чувствовалось, что атмосфера совсем другая, чем в обычных камерах. Даже сейчас, когда смертная казнь заменена на пожизненное заключение, мы все время чувствуем разницу этого коридора с другими. И разговоры там тише, и вообще все иначе. И туда так просто не попасть даже батюшке. Приходится специально вызывать особых сотрудников, которые имеют право туда завести.

Изменилось многое. Окна раньше были закрыты специальными решетками, так называемыми «ресничками». То есть непосредственно свет не проникал, только через щелочки проходил. Как жалюзи, которые жестко заварены и закреплены. Велась борьба с тем, чтобы заключенные не передавали предметы из окна в окно. Но они все равно это делали. А вот эти железные экраны на окнах приводили к очень большой духоте в камерах. Даже если открыты окна, все равно воздух плохо туда проходил. И люди даже умирали в жару.

Кроме того, была страшная переполненность. В камере, где должно быть двадцать человек, могло быть и восемьдесят, и девяносто. Они по очереди даже сидели, не только лежали. И спали по расписанию, заполняя все возможные места, где только можно прилечь. Организм не выдерживал. Судя по художественной литературе, по воспоминаниям очевидцев, такая переполненность в Бутырке продолжалась в течение шестидесяти лет. То есть это было и в 37 году, это было и до этого и после. В 86 году в Бутырке было восемь тысяч человек. А сейчас - около полутора тысяч. И сейчас мы уже приближаемся к норме – четыре квадратных метра на заключенного.

Сейчас идет ремонт, и в тех камерах, которые уже переоборудованы заново, совсем другая обстановка. Не поймешь, что ты в тюрьме, потому что там и полы сделаны дощатые, хорошие, и сами койки – как будто в казарме или просто в больничной палате. Изменения очень большие.

Одному из наших начальников, Дмитрию Викторовичу, удалось победить тюремный запах. У нас было празднование 240-летия Бутырской тюрьмы, и вспоминали о том, какой там раньше стоял специфичный тюремный запах. И, казалось бы, что его уже невозможно никак выветрить. Тем не менее, с Божьей помощью это удалось. Мне он рассказывал подробности, что он делал: где нужно было вычистить, где убрать, где надо было ремонт провести. И вот теперь этого запаха уже нет. Мне кажется, это символично - это свидетельствует об изменении духовной обстановки в тюрьме.

– А что сегодня меняется в тюремной системе?

– Во-первых, сейчас идет либерализация Уголовного кодекса. Не изменились верхние границы каких-то возможных наказаний за те или иные преступления, но изменились нижние. На усмотрение суда человека можно или заключить в тюрьму, или вообще не заключать, ограничиться штрафом или отработкой. Он будет работать как работал, но часть денег будет отдавать. И это имеет очень большое значение, потому что раньше суд был связан. Видели, что вина человека такова, что ему надо дать от трех до пяти, и все, меньше трех нельзя. А сейчас суду дана свобода, и все зависит от того, как он будет ее применять - и, конечно, от нашей полицейской системы, например, от участковых: как они смогут в этой ситуации правильно расценивать какие-то поступки. Человека даже не обязательно арестовывать, можно его оставить под домашним арестом, под подпиской о невыезде до суда. Ведь за любую мелочь сажают в Бутырку! И в результате человек полгода там находится. Это даже чисто экономически невыгодно: сколько на него надо тратить денег, на питание, на зарплату сотрудникам и так далее. А сумма нанесенного им ущерба, может, на тысячу рублей тянет.

А второе – хочется, чтобы больше прислушивались к мнению священников. Мы часто пишем ходатайства об условно-досрочном освобождении тех ребят, которые помогают при храме. Мы с ними проработали год или больше и можем дать ручательство за человека, что его можно отпустить на волю. По закону, после того, как человек отсидел полсрока, при хорошем поведении его могут отпустить досрочно. А суд некоторые такие прошения удовлетворяет, а другие – нет. Суды, что ли, могут отпустить только какой-то процент? То есть можно подумать, что за какие-то две-три минуты (я не знаю, сколько они с ними занимаются), за полчаса они лучше разберутся с человеком, чем мы за год.

Я не знаю, какие там у них показатели и зачем они вводятся. Такое частенько бывает, что думаешь, как написать, чтобы на них как-то повлиять - им недостаточно слова священника.

Но сейчас меняется, сейчас новый судья, который рассматривает эти дела. И сейчас стали больше отпускать по условно-досрочному освобождению из хозотрядов.

– Расскажите, пожалуйста, подробнее, что такое хозотряд.

– Основа нашего прихода – это хозяйственный отряд. Это те заключенные, которые уже прошли суд и уже осуждены, но не уехали куда-то, а остались отбывать назначенный им срок здесь же при изоляторе. Без таких людей невозможно обойтись, потому что они и убирают всю территорию внутри и снаружи, и готовят еду, и пекут хлеб, и так далее. То есть вся хозяйственная деятельность тюрьмы основана на них. В одно время у нас были очень хорошие мастерские, они много и для храма сделали. А сейчас очень большая нехватка этого хозяйственного отряда, потому что плохо давали условное освобождение. И люди говорят: лучше мы поедем на какую-нибудь зону, в лагерь, оттуда быстрее придешь домой.

Меня даже однажды упрекнули заключенные, что я сотрудничаю с администрацией. Если я один на один говорю, то ничего, а тут я с амвона начал их уговаривать идти в хозотряд. И тут из зала была такая реплика, что ты, бать, не туда… Ведь по тюремным “понятиям” идти в хозотряд – это “работать на ментов” (хотя они, в первую очередь удовлетворяют, нужды своих же собратий-заключенных)

На самом деле тут одинаково заинтересованы как начальник тюрьмы, так и я, поскольку хозотряд мне помогает в храме, а для него тоже такие люди нужны. Поэтому тут мы сотрудничаем, признаюсь.

– Сейчас в наших тюрьмах много людей сидит просто так?

– Да, конечно. Да, конечно. Председатель Комитета Государственной Думы по законодательству Павел Крашенинников признаёт, что в нашей стране до 30% осужденных сидит ни за что.

Я не могу сказать, какой процент, потому что чаще всего у нас на исповеди разговор такой бывает: “Я, батюшка, грешен, и было за что меня посадить, но сижу я не за то”.

Я не знаю, может быть, наша полицейская система не утруждает себя. Просто не очень хорошо готовят все материалы и хватаются за что ни попадя. Такое впечатление складывается. Допустим, заподозрили человека в чем-то, смотришь, его быстренько по какой-то мелочи посадили. Не за то, что надо. За то, что надо – это надо следствие проводить, допытываться, слежку, сколько всего нужно! А тут раз-два – и человек на месте.

Я не знаю, может быть, я зря согрешаю, зря обвиняю людей, они тоже работают, у них работа непростая, но тем не менее чувствуется недостаток всей правовой системы. В ней, может, людей много занято, но деятельность ее не удовлетворяет. Преступность, конечно, существует в обществе, а серьезной работы для ее искоренения не чувствуется.

Когда вскипает суп, пену снимают, а корешки все на дне остаются. Особенно это касается наркотиков. В основном сидят мальчишки, которые, может, что-то где-то и продали, но в основном они сами стали жертвами. А серьезные дельцы все на свободе. Сколько я с такими случаями сталкивался – когда сами же наркодельцы просто выдавали мальчишек для того, чтобы самим остаться на свободе.

Ресоциализация – актуальная проблема

– Вы поддерживаете связь с бывшими заключенными?

– Поддерживаем. Жалко, что не всегда это получается, но можно понять, потому что порой даже не все родные знают, что человек был в тюрьме, ему не хочется это афишировать. Были у меня такие случаи, когда человек обещал, обещал, я надеялся, что он придет, но потом понял, что он скрывается от своих же родных, не хочет, чтобы они узнали все подробности его жизни. Они думают, что он на заработки ездил, а он, оказывается, в тюрьме сидел.

А так приходят, слава Богу, делятся своими радостями. Но в целом проблема реабилитации, ресоциализации стоит очень остро. И хорошо, если у человека остались родные, близкие, к которым он может вернуться. Но зачастую бывает, что человек потерял все, в том числе и жену, и квартиру, и работу. И такому человеку очень трудно найти себя в этом мире, тем более после длительного заключения.

Проблема, как говорится, аж кричит. Нет у нас никаких подходящих наработок, только отдельные примеры. Мы, люди, которые занимаются тюремным служением, встречаемся на различных конференциях, совещаниях, иногда выступаем, рассказываем. Приезжают, допустим, из Воронежской или Вологодской области и рассказывают, что у них где-то образовалась нечто вроде общины, куда принимаются люди, вышедшие из тюрьмы.

Но это пока что единицы. Проблема стоит очень острая. Почему у нас высокий процент рецидива? Даже сами рецидивисты почти не виноваты. Человек вышел на свободу, и ему некуда деться. И столько приходится мыкаться и страдать, что, в конце концов, он решает украсть пачку сока и опять сесть, чем так жить в этом мире.

Это очень прискорбно, и необходимость решения этой проблемы стоит перед всем нашим обществом. Здесь могли бы помочь, на мой взгляд, сельские храмы, монастыри. Часто в селах стоит храм, и нет средств и сил его восстановить, реставрировать. И прихожан там мало. Если образовать общину для бывших заключенных, то отбою от рабочих рук не будет!

Но при этом условия должны быть очень жесткие. Как мне рассказывали, одну из таких общин организовали сами заключенные. Открыли ферму. Но там – до первого поступка. Если что-то нарушил – все, до свидания, мы не можем тебя больше здесь держать. Говорят, там у них есть порядок. Пришлось кого-то выгнать, с кем-то распрощаться, но оставшиеся держатся и ведут себя хорошо.

Дисциплина нужна, чтобы человек не вернулся опять к своему прежнему преступному образу жизни.

И в таком духе можно образовывать общины при храмах. Причем, среди самих заключенных есть люди, которые обладают организаторскими способностями. Сам священник даже не будет этим заниматься. Только бы он помог им, принял бы их, а дальше они бы сами самоорганизовались. Эти люди смогли бы оказать большую помощь нашей Церкви. Особенно в строительстве, в ремонте, в реставрации полуразрушенных храмов, которых много по всей матушке-России стоит.

Предшественники по служению

– Чему Вы научились у своих предшественников по тюремному служению?

– Книга отца Глеба «Остановитесь на путях ваших» – это наше настольное руководство, к которому мы постоянно обращаемся, перечитываем, подсматриваем что-нибудь. Это самое главное, чему можно научиться. Там батюшка со своим интеллектом, своим научным подходом разработал основы тюремного служения нашего времени. И мы до него еще не доросли. Некоторые вещи, которые были при нем, еще только планируем. Например, в части окормления людей, которые сидят в камере. В хозотряд мы уже второй год ходим - из Свято-Тихоновского университета. А по камерам только начинаем.

Мы хотим, чтобы катехизаторы готовили людей, которые приходят в храм: чтобы вначале посещали этих людей, а потом они бы уже приходили в храм, будучи к этому более подготовленными. Тогда эффективность нашего служения будет значительно выше.

Это то, что мы сейчас только пытаемся реализовать. А это было уже при отце Глебе.

Также мне довелось встречаться и с отцом Владимиром Жаворонковым, который был духовником Московской епархии. Священники ездили к нему на исповедь, а он служил у нас в Бутырской тюрьме. Про тюремное служение мы разговаривали нечасто, а по-человечески он тоже мне много дал.

Делились со мною своими воспоминаниями о служении в Бутырском изоляторе протоиереи Николай Матвиенко и Михаил Михайлов.

“Без духовности тюрьма способна только покалечить”

– Почему у нас Писание вообще призывает церкви к служению заключенным? Человек в тюрьме далеко не всегда испытывает покаяние. Почему именно к ним нужно идти?

– Это очень важный вопрос.

Мне кажется, что без духовности тюрьма способна только покалечить. Человек должен встретить в тюрьме Человека. Я не говорю, что это должен быть только батюшка. В советское время это были воспитатели, или, может быть, врач, или даже просто сокамерник. Заключенный где-то должен встретиться с человеческим отношением к себе. Человеку без помощи невозможно психологически правильно сориентироваться в тюрьме. Он только травмируется. Когда действует просто карательная система, которая карает человека за что-то, тем более если человека наказывают несправедливо – какое там покаяние, у него только озлобление будет нарастать в душе.

– Ну какое человеческое отношение было во время репрессий…

– Очень важно понять, что тюремное служение Церкви началось не двадцать лет назад. Оно не прекращалось, несмотря на закрытие тюремных храмов. Оно продолжалось через новомучеников, сидящих вместе с этими же уголовниками и заключенными. И иногда даже бывало так, что человека подселяли в камеру к уголовникам, чтобы он сломался - а выходило наоборот. С помощью Божией именно эти сокамерники преображались.

В местах лишения свободы есть такое словечко “понятия” – то есть правила жизни уголовников, воровской закон. (Приходится тюремному священнику и этот вопрос изучать). Даже сами эти «понятия», если их рассматривать, изучать, сложились тоже в советское время. И на них тоже оказали влияние наши новомученики и христиане, которые находились в тюрьме. Это, конечно, уже в чем-то искаженное и где-то слишком жестокое, жесткое отражение, но чувствуются христианские истоки. Например, нельзя ругаться, упоминая родителей. Если уголовник услышит такое, то скажет: ты чего про мою мать сказал? Нового человека предупредят: смотри, больше так не делай. Но если человек будет неисправим, даже бывали случаи, что за брань убивали. В этой среде каждый отвечает за свои слова. Сказал что-то – все.

– Это до сих пор так?

– Сейчас все это нарушается – к счастью или сожалению. Разрываются какие-то связи. И если в камере сидят все первоходки, им начинают внушать свою идеологию: «По таким уголовным понятиям – так».

Многие из нас читали, что человек впервые попал в тюрьму, и над ним стали издеваться. А по законам уголовного мира так делать нельзя. По этим законам с человека можно требовать только после того, как он уже знает, когда ему рассказали, объяснили воровской закон. Только тогда его можно наказывать. Если человек впервые пришел в тюрьму и ничего не знает, просто нужно признаться в этом.

Кого наказывают? Человека, который приходит и хочет из себя изобразить уже бывалого. Ах, ты все знаешь? Значит, мы тебя будем по нашим законам судить.

В этой среде нельзя врать. Естественно, у каждого человека, попавшего в тюрьму, есть определенная легенда, которую он рассказывает следователям. Это не касается того, о чем я сказал. По логике преступников это допустимо. И, наоборот, надо везде говорить всем одно и то же, потому что если одному скажешь одно, другому – другое, запутаешься.

А что касается других вопросов, тут надо всегда говорить правду, потому что иначе, если выявится вранье, за него будут наказывать.

Сейчас от тюремных священников требуется очень многое - заключенные не имеют никаких представлений о вере. Мир изменился не в лучшую сторону.

Священников надо больше, потому что тюремная служба фактически есть везде в той или иной степени. Не только мы с бутырскими заключенными занимаемся, но также нам приходят письма, когда человек уже куда-то уехал от нас или же просто вышел на наш храм. Пишут нам с разных концов нашей страны, и частенько бывает, что к заключенному редко приходит священник. Понятно, что это дополнительное послушание, и здесь нужно только посоветовать воспользоваться опытом Москвы: за каждым изолятором закреплено десять священников, а не один. Если духовенство местное, не просто одному батюшке поручить несколько колоний: у него же еще свой приход есть, своя семья. Пускай человек раз в месяц будет ходить, чаще или реже. Это уже реально.

Поэтому, по крайней мере, необходимо четыре священника. А Святейший сказал: десять. И пока он так не сказал, у нас работа должным образом не шла.

Летом 2010 года на 89-м году жизни отошла ко Господу насельница Зачатьевского ставропигиального женского монастыря монахиня Георгия, в мiру Лидия Владимировна Каледа

Была она дочерью священномученика протоиерея Владимира Амбарцумова, женой известного московского протоиерея Глеба Каледы, духовного писателя, доктора геолого-минералогических наук и тюремного священника. Матушка была наделена литературным даром и оставила нам безценные воспоминания о сложнейшем периоде в жизни Русской Православной Церкви, о гонениях на православное священство и вере во Христа, которая побеждает всё.

У матушки Лидии было 6 детей, 17 внуков, 21 правнук. Среди её детей игумения монастыря, двое настоятелей московских храмов, матушка (супруга священника), геолог, врач. Глубоко символично то, что один из её сыновей, отец Кирилл Каледа является сейчас настоятелем храма священномученников и исповедников Российских в Бутове, где в ноябре 1937 года был расстрелян его дед.

Долгие годы был знаком с матушкой Лидией иерей Константин Кобелев, клирик храма Святителя Николая в Бирюлёве, старший священник храма Покрова Пресвятой Богородицы при Бутырской тюрьме. Своими воспоминаниями он делится с читателями «Русского Дома»

Мы познакомились почти 27 лет назад благодаря нашему общему духовному отцу - протоиерею Александру Егорову, который служил в храме пророка Божия Илии, что в Обыденском переулке. Я был у него алтарником. Туда ходил Глеб Александрович Каледа. Он был духовным чадом священномученника, протоиерея Владимира Амбарцумова. С его дочерью Лидией они были знакомы с юности и очень дружили. Но о браке поначалу не думали. Об этом матушка прекрасно рассказала в своих воспоминаниях. Глеб Александрович, геолог по образованию, в 1972 году был тайно рукоположен во пресвитера митрополитом Иоанном (Вендландом), тоже известным учёным-геологом. С тех пор по воскресным дням отец Глеб совершал Евхаристию в своей домовой церкви в честь Всех русских святых. Матушка сама сшила ему облачения. Поначалу о священстве отца они сказали только старшим детям.

Уже несколько лет Глеб Александрович был священником, но скромно стоял в храме в обычной одежде и отличался от нас, алтарников, тем, что открывал завесу у Царских врат перед пением «Верую» (нам этого делать не позволялось). Отец Александр причащал его из лжицы как мiрянина, но в алтаре.

Тайну своего священства в те смутные годы отец Александр хранил очень бережно. И я, хотя и был его ближайшим помощником, ничего не знал до 1990 года, когда отец Глеб вышел на открытое служение Церкви. Современным молодым людям это трудно понять, ведь, казалось, что явного гонения на церковь уже не было. Но это только казалось. Мы боялись обнаружить свою веру, соблюдали конспирацию. После богослужения уходили из храма по одному. Предосторожности сделались ещё строже, когда к старосте храма пришли люди в штатском и стали интересоваться: почему к вам ходит столько молодёжи? В Ильинский храм отец Глеб приходил на раннюю Литургию в праздники, выпадающие на рабочие дни. Ходила к нам и его семья. Познакомился я с матушкой Лидией, её сыновьями и дочерью Марией, ставшей у нас помощницей старосты и затем старшей сестрой в сестричестве по возрождению Зачатьевского монастыря. Прошли годы, и сейчас она игумения этого монастыря и носит имя Иулиания, так же, как и первоначальница обители - сестра святителя Московского Алексия.

Нередко бывал я в их гостеприимном доме. Матушка умела создать атмосферу любви, доброжелательности и при этом научить почитанию родителей, особенно отца.

Вскоре отец Глеб принял нелёгкое решение служить в Бутырской тюрьме, посвятить свою жизнь окормлению осуждённых. В то время росло число приходящих в церковь людей. Не хватало новых храмов и пастырей. Нагрузка на столичных священников, и без того немалая, ещё более возросла. Трудно было понять, как в этих условиях можно добровольно возложить на себя столь непосильное бремя, как тюремное служение. Этого не могли вместить даже некоторые священники.

Но всегда понимала отца Глеба его супруга, помощница, единомышленница и сомолитвенница - матушка Лидия. Но даже матушка не бывала в те годы в Бутырке и не знала, как тяжело там служить.

Мы с вниманием слушали сдержанные рассказы отца Глеба. И у меня возникло тайное желание побывать в Бутырской тюрьме. Но как его осуществить? Отец Глеб сам находил себе помощников, а я ему тогда о своём стремлении не говорил. Забегая вперёд, скажу, что привлечение меня в число тюремного духовенства я рассматриваю как чудо. Как величие Божиего смотрения, ведающего тайные движения нашего сердца.

Но вот отец Глеб тяжело заболел. Перед последней операцией мы с отцом Александром Егоровым посетили его в больнице, и память об этой встрече долгие годы согревает моё сердце. Глубокий след в моей душе оставило отпевание его в Высокопетровском монастыре, оно было первым священническим отпеванием, в котором мне довелось участвовать.

После кончины старшего друга моё сердце обратилось к его вдове. Господь приоткрыл мне величие этой, полностью преданной Богу и своему супругу, души. Общаться с матушкой Лидией было всегда интересно. Она с любовью и радостью меня принимала, слушала рассказы о моих родственниках, никогда меня не осуждала, даже когда я был далёким от веры неофитом.

В то время мы росли, почти ничего не зная о Боге. Даже моя мать не была крещена. А ведь её родной дядя, Феодосий Богач, был ректором Измаильской семинарии. После Брестского мира он остался со своим приходом за границей и до конца своих дней был священником в русском православном храме в Бухаресте. Время его священнического служения составило 74 года, 11 месяцев и 21 день, он упокоился в 1986 году. Но я, к сожалению, так и не и не повидал его. Вероятно, благодаря молитвам этого родственника мы с мамой и стали верующими. И ещё благодаря молитвам матушек. Моя крестная мать, Елена Владимировна Апушкина, была духовной дочерью отца Алексия Мечева, а затем его сына, сщмч. протоиерея Сергия Мечева, хранительницей рукописных и устных воспоминаний о них, неутомимой свидетельницей их веры и любви к Богу. Точно такой же дух был и у матушки Лидии, впоследствии монахини Георгии.

Мне довелось встретить этих двух выдающихся женщин, всю жизнь проживших с Богом, безропотно перенёсших множество страданий, когда я ещё только начинал ходить в храм. Со своим огромным духовным опытом и образованностью они могли бы относиться к нам, неофитам, снисходительно и безразлично. Но матушка Лидия и матушка Елена принимали нас с добротой и любовью, совершенно естественно, без всякого высокомерия, гордости, без какой-либо дистанции. Как это важно для новоначальных!

Я не чувствовал своей ущербности, неопытности, знал, что в случае необходимости они могут многое подсказать, деликатно сделать замечание.

Сейчас много говорят о значении миссионерства, так вот матушка Лидия и матушка Елена были самыми успешными православными миссионерами. В чём заключалась причина их успеха? В умении любить, принимать человека полностью, искренне, всей душой.

У матушки Лидии была полная естественность в общении с людьми, и эта естественность особенно подкупала. Находиться рядом с ней было очень радостно. Поэтому около неё всегда было много молодёжи. Темы наших бесед были разнообразны. Она всегда искренне делилась проблемами своей большой семьи. Каждая мать радуется успехам своих детей, но в её радости напрочь отсутствовали гордость и хвастовство. Слушая матушку, я начинал радоваться за нашу Церковь, за то, что Господь дал возможность так успешно послужить Православию и матушкиным детям, и моим друзьям. Не было в душе никакой зависти, только благодарение Богу!

Особыми темами наших бесед были строительство храмов на Бутовском полигоне, написание икон упокоившемуся там сонму наших новых святых, в числе которых был и её отец - священномученик, протоиерей Владимир Амбарцумов.

После моего призвания к служению узникам, совершившегося, по моему крепкому убеждению, молитвами отца Глеба, наше общение перешло на совершенно новый уровень. Матушка Лидия рассказывала о переписке с крестниками отца Глеба в Бутырской тюрьме, связь с которыми сохраняла до самой своей кончины.

Она писала им письма, помнила дни рождения и поздравляла всех. Посылала в узилище посылки, порой приобретала и крупные вещи, необходимые для налаживания быта в камере. Нужно сказать, что покровительствовала матушка и бывшим смертникам. Отец Глеб в своё время ходатайствовал о сохранении им жизни, и теперь они отбывают пожизненное заключение. Отец Глеб был горячим противником смертной казни, говорил, что по приговору расстреливали не тех людей, которые до этого совершали тяжкие преступления, и даже не тех, которые пытались защищаться на суде… Речь шла не о судебной ошибке. Расстреливали преступника с той же фамилией, той же статьёй, но духовно совершенно перерождённого, раскаявшегося, пришедшего к Богу, познавшего тяжесть содеянного им греха!

После смерти мужа матушка Лидия, не задумываясь, пошла к оступившимся и страждущим, стала для них второй матерью. И это ещё более сблизило нас.

В 2006 году мне удалось включить её в список лиц, приглашённых на престольный праздник в храм Покрова Пресвятой Богородицы, который открывал в Бутырской тюрьме её муж, священник Глеб Каледа. Во время богослужения матушка Лидия находилась как раз у той ниши, где размещены иконы наших новомучеников, среди которых был и лик её отца. С тех пор она всегда незримо присутствовала на наших службах.

В последние годы жизни матушка приняла постриг с именем Георгия и жила в Зачатьевском монастыре со своей дочерью, игуменией Иулианией. Её окружала глубокая и искренняя любовь всех: монахинь и мiрян. После кончины матушки я по-прежнему поддерживаю близкие отношения с её детьми. Но заменить её не может никто.

Когда матушка преставилась ко Господу, я подумал: «А ведь её там давно уже ждали отец, брат, муж, сын. И приняли с великой радостью». Нам, конечно, её не хватает, но мысль эта утешает и уменьшает горечь разлуки. Верую я и в то, что в Царстве Небесном матушка Лидия молитвенно нас не оставит.

Иерей Константин КОБЕЛЕВ

В эти новогодние праздники в Зале церковных соборов Храма Христа Спасителя прошла необычная рождественская елка. Вместе с детьми заключенных из следственных изоляторов Москвы туда пригласили детей сотрудников столичного управления ФСИН. Оплатили мероприятие прихожане московских храмов. Один из организаторов мероприятия, старший священник Бутырского СИЗО протоиерей Константин Кобелев рассказал «Ленте.ру» об особенностях тюремного церковного служения и о том, как сделать из «хаты» общину, а из арестанта - апостола.

― Так ли нужны священники в тюрьме?

― Когда начал служить в тюрьме, казалось, что заключенным неважно, куда ходить, лишь бы выйти из камеры. Сидят в четырех стенах месяцами, а тут, пожалуйста, православный храм, служба, проповедь. Но однажды во время обхода я увидел, как арестантов выводили на прогулку. И вот из большой камеры на 20 человек на свежий воздух выходят единицы. А в храм, охотно идут все, ждут, когда придет очередь. Значит, все-таки дело не только в том, чтобы куда-то выйти.

― Как относятся заключенные к людям в рясе? Доверяют?

― В 2003-м мы только начинали регулярные богослужения в 3-м СИЗО. Люди относились к нам настороженно. «Что это у вас такое? Какая-то акция? Потом вас опять не будет?», - читалось в глазах заключенных. Но со временем это ушло.

В Бутырке, что хорошо, есть звонница. Перед каждой службой - колокольный звон, который слышно почти во всех камерах. И это важно. Это воодушевляет людей. Заставляет подумать о Боге, что в тюрьме особенно важно. Мы стараемся помогать заключенным не только духовно, но и как-то еще. Кому-то нужны очки, другому - теплые вещи для этапирования зимой в колонию.

― Где в тюрьме находится церковь?

― В корпусе тюремной больницы, со всех сторон окружен больничными камерами. Это хорошо. Чтобы попасть в другие корпуса нам нужно специально договариваться, а здесь мы можем бывать хоть каждый день. Порой человек ломается, просто не выдерживает тюремного содержания, и организм дает сбои. Такому особенно важна духовная поддержка. Его чаще следует исповедовать и причащать.

― Много ли заключенных посещают храм? Не все же православные.

― За год церковную службу посещают порядка полутора тысяч заключенных. Пишут заявление, и их приводят. В порядке очереди. Многим приходится очень долго ждать. Иногда до полугода. Из тех, кто приходит в храм, три четверти причащаются, что значительно больше, чем в обычном приходском храме.

― Как к вам относятся мусульмане? У них есть возможность общаться со своим духовенством?

― Раньше в тюрьме не было мечети и синагоги. В нашу церковь приходили все, вне зависимости от вероисповедания. Не было другого места, где помолиться. Интересно, что даже мусульмане ощущали здесь некое присутствие Бога.

Вообще, у меня на глазах происходило развитие религиозного сознания последователей пророка Мухаммеда. Со временем они начали как-то противопоставлять себя христианам. Препятствовать обрядам. К примеру, во время нашего обхода камер на праздники, когда мы спрашивали о нуждах заключенных, мусульмане демонстративно проводили намаз.

― Демонстративно?

― Дело в том, что этот мусульманский ритуал проводится в определенное время. А если мы в течение двух часов ходим по камерам и везде намаз, то получается, что это уже демонстративные действия. А еще, когда мы проводили крестный ход, кричали «Аллах акбар!».

В отсутствие мусульманских священников заключенные объединялись вокруг авторитетных сокамерников, которые, не имея глубоких знаний, принимались что-то там религиозное, по-своему, закручивать. Но с появлением мечетей и имамов эти выскочки утратили свой авторитет. Произошел переход на новый этап, и протесты утихли.

― Каково отношение к религиозной жизни у верующих заключенных?

― Встречаются две позиции. Первая такая: «Я ходил в храм регулярно. Потом жизнь закрутила, перестал. Забыл о Боге и его заповедях. В результате попал сюда».

Вторая: «На свободе заходил порой в церковь, чтобы свечку поставить. Не больше. А оказавшись здесь, почувствовал необходимость приобщиться».

― Исповедуются, каются?

― Да. Причем на исповеди в тюрьме люди чаще осознают себя грешными, чем на свободе. На воле, бывает, слышишь, что «жена заставила сходить». Спрашиваешь о том, в чем желает покаяться, а в ответ: «Мне, в общем-то, не в чем». В СИЗО такие слова редко услышишь.

― Случается, что человек на исповеди рассказывает больше, чем на допросе?

― Прежде такое было редко, а теперь случается. И довольно часто. Вплоть до того, что человеку вменяют незначительное преступление, к которому он даже и не причастен, но на нем есть убийство, совершенное еще давно, в юности. Он об этом рассказывает, кается. Чтобы донести на этого человека и речи не может быть, но что ответить грешнику? Тогда уже советуешь не отпираться и принять то наказание, что грозит сейчас.

― Религиозная жизнь предполагает множество обрядов. Ваши прихожане попадают в храм раз в полгода. Разве этого достаточно для полноценного воцерковления?

― Арест, тюрьма - крутая перемена в жизни человека. Колоссальный удар. Это заставляет многих пересмотреть свое мировоззрение. И здесь большое значение имеет наличие православной общины в камере.

Помню, когда служил в Краснопресненской тюрьме (раньше она была пересыльной, а потом приобрела статус обычного СИЗО), мне пожаловались, что заключенным запрещают хранить религиозную литературу. А, согласно распорядку, каждому из них разрешено иметь по десять книг. Оказалось, что в камере на двадцать человек было уже больше 200 разных изданий. И они хотели еще. Такая у людей была тягой к духовному просвещению.

― Но может ли книга заменить священника?

― Однажды в эту самую камеру подсадили мусульманина. Его звали Илиас. Через некоторое время я его крестил как Илью. Я его долго расспрашивал. Нужно ли тебе это? Как к твоему решению отнесутся родственники? Но он был уверен и действовал осознано.

― Прозелитизм прямо какой-то...

― Причина, как мне кажется, была в том, что он попал не в «хату» (камера на воровском жаргоне), а в общину людей, старающихся перестроить свои сломанные жизни по евангельским принципам. В меру сил, конечно.

― А христиане в ислам переходят?

― Бывает, что православный попадает в камеру к мусульманам. Ему там сложно. Однако случаев перехода в ислам на моем веку еще не было.

― Что читают православные в тюрьме?

― Люди тут, конечно, разного интеллектуального уровня, но порой они читают такие серьезные духовные книги, до которых даже у нас, священников, руки не доходят. Читаем в основном современных авторов, чтобы подготовится к проповеди и так далее. А в тюрьме в ходу аскетические труды древних отцов Церкви, пустынников. Книги берут при посещении храма. Там стоит книжный шкаф, который мы постоянно пополняем.

― Отправляясь в колонии, они забирают литературу с собой?

― Да. Получается, что Москва снабжает духовной литературой весь наш российский, так сказать, «архипелаг Гулаг». В своих проповедях к заключенным я частенько говорю, что мы вас посылаем, как апостолов. Если в той колонии, куда вас отправят, нет храма - стройте его. Есть переоборудованная камера - добивайтесь строительства отдельного здания. Создавайте полноценные общины.

― Поддерживаете ли вы связь с теми, кто ушел по этапу?

― Сложилась хорошая традиция переписки между прихожанами столичных храмов и заключенными в колониях. Этим занимаются многие. Есть и специальные центры переписки.

Вначале просто отвечают на какие-то вопросы осужденных, а потом уже предлагают дистанционное обучение: присылают задания и так далее… Из некоторых заключенных в будущем выходят насельники монастырей.

― С осужденными пожизненно переписываетесь?

― В храме святителя Николая в Бирюлеве служит диакон Кирилл Марковский. Он переписывается с пожизненно осужденными, выезжает к ним в особые колонии, где те содержатся.

Многие из отбывающих пожизненный срок обретают смысл жизни в вере. И эта вера приносит плоды - когда в своих письмах заключенные заговаривают о нуждах других людей, даже находящихся на свободе.

― Из регионов часто приходят сообщения о побоях и жестоком обращении с заключенными в колониях. А как обстоят дела в московских СИЗО?

― Еще десять лет назад приходилось слышать от сотрудников ФСИН: «О ком вы просите, батюшка, кому вы помогаете?» Царило мнение, что если человек сидит, даже под следствием, то он виноват. Сейчас ситуация изменилась. Уже лет пять назад сами надзиратели стали мне рассказывать о случаях, когда невиновные люди попадали за решетку.

― Видите в этом заслугу Церкви?

― Думаю, что позитивные изменения происходят в том числе и под влиянием богослужений. Ведь сотрудники присутствуют на каждой Литургии и волей-неволей приобщаются к этому соборному делу. Хотя, конечно, стену между надзирателем и заключенным, выстроенную под влиянием старых воровских законов, разрушить не просто.

― Молятся ли ваши прихожане за своих жертв?

― Мы проводили экспериментальные недели молитв и молились о жертвах преступлений. Это очень важно. Есть преступник, и есть потерпевший. Первый в тюрьме попал в храм, покаялся, и у него в душе воцарился мир. А его жертва в плену собственных переживаний, одержима жаждой мести, сжигающей изнутри. Человек находится в настоящем аду. Еще неизвестно, кто из них в тюрьме, а кто на свободе.

― Стремятся ли преступники к примирению с потерпевшими?

― На Западе практикуют такие вещи, когда преступник и его жертва связываются друг с другом, примиряются. У нас это пока практически невозможно. Мы пытались провести аккуратно такие эксперименты. Не получалось. Уровень взаимной ненависти слишком высок.

Надо возлюбить врагов, конечно, но к этому следует идти поэтапно. Нельзя от ненависти сразу перейти к любви. Первым делом человек должен ощутить безразличие. Миновать эту нулевую точку.

― Жертве тяжело примириться из-за пережитых страданий. А что мешает преступникам?

― Многие заключенные осознают свою виновность в содеянном, но ненавидят тех, кто их отправил за решетку. Человек чувствуют себя оскорбленным, мучается. Приходит в храм, хочет причаститься, но видно, что объят злобой. Что здесь можно сказать? «Отдай своих обидчиков в руки Божьи, пускай Он их накажет».

Требовать любви мы не можем, но отречься от обидчика и самой обиды - вполне. С такой установкой люди меняются, чувствуют облегчение, освобождение. Если у человека рана, она должна зажить, а ковыряясь в больном месте, можно до гангрены дело довести. Забыть надо с двух сторон: и потерпевшему, и осужденному.

― Каково отношение к преступникам у тех прихожан, которые собирают для них деньги, пишут им?

― Обывательская ненависть к преступникам зачастую связана со страхом стать одним из них. Христианское же отношение к криминалу давно известно. Мы должны ненавидеть грех, не оправдывать его, бороться, но бессмысленно обращать весь свой гнев на самого человека. Нужно помнить, что все мы грешные. При этом, конечно, есть отъявленные злодеи, для которых тюрьма - дом родной.

― С такими тоже общаетесь?

― Совсем опасных преступников в храм не выводят. Но мы все равно идем к ним во время обходов. Среди них есть те, кто принципиально не принимает помощи от прихожан: «Это что старушки ваши? Я их ненавижу!» Недавно встретился такой, но это какой-то серийный маньяк.

― Может, и не ходить к таким? Больше времени уделять тем, кто не безнадежен.

― Существует порочный круг «око за око». Злоба одного рождает злобу другого. Изменить это можно только любовью. Если взять общество в целом, то отъявленных бандитов в нем не так много. И тюрьма - это место их средоточия, некая обитель зла. Я убежден, что именно в местах лишения свободы требуется проводить мощную миссионерскую деятельность. Здесь происходит наиболее эффективное, целевое приложение добра.

― Как относятся к священникам хранители блатных традиций?

― Воровские законы во многом сформировались во времена массовых репрессий 30-х. Тогда среди заключенных было много священников и верующих. Так называемые «понятия» впитали в себя некоторые евангельские принципы, правда, в причудливой форме. Существует конкретный запрет на матерную ругань, а человека, нецензурно поминающего чью-то маму, могут даже зарезать после нескольких предупреждений.

Но в общении со священниками представители этой субкультуры не используют блатного жаргона. Разговаривают скромно, не демонстрируя своего авторитета, пренебрежения к закону: «Да, вот я, батюшка уже третий раз согрешил…»

― Где три, там и четыре. Может, ваша работа - попытка вычерпать море ложкой?

― Реабилитация осужденных - большая проблема. От качества этой работы зависит и количество рецидивов. До сих пор многие люди, после больших тюремных сроков, буквально стремятся обратно за решетку.

― Почему?

― Человек привыкает к жизни в отряде, в общине. А на воле он остается один. Поэтому следует развивать появившиеся сейчас небольшие реабилитационные центры, в которых освободившиеся заключенные могут жить и трудится вместе. Легче исправляется человек, у которого есть семья. Труднее тому, кто на свободе находится среди «дружков» - тех, кому преступная жизнь все еще по душе.

― Родственники заключенных к вам приходят?

― Да, и мы прилагаем максимум усилий, чтобы поддержать их. Вот и на праздничном концерте в Храме Христа Спасителя были семьи людей, отбывающих наказание в изоляторах. Я видел, как заботилась о детях осужденных ветеран городского управления ФСИН. Это очень интересное и важное начинание, которое нужно поддержать.

― Кто решил устроить столь необычный праздник?

― Еще год назад эта идея возникла у епископа Иринарха, возглавляющего нашу тюремную миссию. Мы заручились поддержкой Патриарха Кирилла, а средства, миллион рублей, собрали прихожане московских храмов в день милосердия к заключенным. Еще благотворители некоторые подключились.

― Какова была атмосфера? Не возникало какой-то неловкости или напряжения?

― Ребят, конечно, старались как-то занять, чтобы они преодолели стеснение. Но так ведь происходит на любых торжествах, где собираются незнакомые люди. Никаких барьеров между детьми на празднике не ощущалось. Одни со смехом гонялись друг за дружкой возле большой елки, где для них устроили разные конкурсы. Другие занимались на мастер-классах по рукоделию.

Никто не акцентировал внимание детей заключенных на том, что в зале сидят и те, кто сторожит их родителей. Хотя те, кто постарше, прекрасно это понимали, как и то, что не тюремщики виновны в их бедах.

Беседовал Сергей Лютых

Священник Константин Кобелев уже более 12-ти лет несёт послушание по духовному окормлению осуждённых Бутырского СИЗО.

В беседе с журналистом «Ленты.ру» Сергеем Лютых он рассказал много интересного о жизни людей в заключении, месте Бога в этой жизни, книгах, которые они читают и помощи Церкви в изменении их душ и образа жизни.

Представляем вашему вниманию его интервью:

«»Лента.ру»: Так ли нужны священники в тюрьме?

Отец Константин Кобелев : Когда начал служить в тюрьме, казалось, что заключенным неважно, куда ходить, лишь бы выйти из камеры. Сидят в четырех стенах месяцами, а тут, пожалуйста, православный храм, служба, проповедь. Но однажды во время обхода я увидел, как арестантов выводили на прогулку. И вот из большой камеры на 20 человек на свежий воздух выходят единицы. А в храм, охотно идут все, ждут, когда придет очередь. Значит, все-таки дело не только в том, чтобы куда-то выйти.

Как относятся заключенные к людям в рясе? Доверяют?

В 2003-м мы только начинали регулярные богослужения в 3-м СИЗО. Люди относились к нам настороженно. «Что это у вас такое? Какая-то акция? Потом вас опять не будет?», - читалось в глазах заключенных. Но со временем это ушло.

В Бутырке, что хорошо, есть звонница. Перед каждой службой - колокольный звон, который слышно почти во всех камерах. И это важно. Это воодушевляет людей. Заставляет подумать о Боге, что в тюрьме особенно важно. Мы стараемся помогать заключенным не только духовно, но и как-то еще. Кому-то нужны очки, другому - теплые вещи для этапирования зимой в колонию.

Где в тюрьме находится церковь?

В корпусе тюремной больницы, со всех сторон окружен больничными камерами. Это хорошо. Чтобы попасть в другие корпуса нам нужно специально договариваться, а здесь мы можем бывать хоть каждый день. Порой человек ломается, просто не выдерживает тюремного содержания, и организм дает сбои. Такому особенно важна духовная поддержка. Его чаще следует исповедовать и причащать.

Много ли заключенных посещают храм? Не все же православные.

За год церковную службу посещают порядка полутора тысяч заключенных. Пишут заявление, и их приводят. В порядке очереди. Многим приходится очень долго ждать. Иногда до полугода. Из тех, кто приходит в храм, три четверти причащаются, что значительно больше, чем в обычном приходском храме.

Как к вам относятся мусульмане? У них есть возможность общаться со своим духовенством?

Раньше в тюрьме не было мечети и синагоги. В нашу церковь приходили все, вне зависимости от вероисповедания. Не было другого места, где помолиться. Интересно, что даже мусульмане ощущали здесь некое присутствие Бога.

Вообще, у меня на глазах происходило развитие религиозного сознания последователей пророка Мухаммеда. Со временем они начали как-то противопоставлять себя христианам. Препятствовать обрядам. К примеру, во время нашего обхода камер на праздники, когда мы спрашивали о нуждах заключенных, мусульмане демонстративно проводили намаз.

Демонстративно?

Дело в том, что этот мусульманский ритуал проводится в определенное время. А если мы в течение двух часов ходим по камерам и везде намаз, то получается, что это уже демонстративные действия. А еще, когда мы проводили крестный ход, кричали «Аллах акбар!».

В отсутствие мусульманских священников заключенные объединялись вокруг авторитетных сокамерников, которые, не имея глубоких знаний, принимались что-то там религиозное, по-своему, закручивать. Но с появлением мечетей и имамов эти выскочки утратили свой авторитет. Произошел переход на новый этап, и протесты утихли.

Фото: Игорь Руссак / РИА Новости

Каково отношение к религиозной жизни у верующих заключенных?

Встречаются две позиции. Первая такая: «Я ходил в храм регулярно. Потом жизнь закрутила, перестал. Забыл о Боге и его заповедях. В результате попал сюда».

Вторая: «На свободе заходил порой в церковь, чтобы свечку поставить. Не больше. А оказавшись здесь, почувствовал необходимость приобщиться».

Исповедуются, каются?

Да. Причем на исповеди в тюрьме люди чаще осознают себя грешными, чем на свободе. На воле, бывает, слышишь, что «жена заставила сходить». Спрашиваешь о том, в чем желает покаяться, а в ответ: «Мне, в общем-то, не в чем». В СИЗО такие слова редко услышишь.

Случается, что человек на исповеди рассказывает больше, чем на допросе?

Прежде такое было редко, а теперь случается. И довольно часто. Вплоть до того, что человеку вменяют незначительное преступление, к которому он даже и не причастен, но на нем есть убийство, совершенное еще давно, в юности. Он об этом рассказывает, кается. Чтобы донести на этого человека и речи не может быть, но что ответить грешнику? Тогда уже советуешь не отпираться и принять то наказание, что грозит сейчас.

Религиозная жизнь предполагает множество обрядов. Ваши прихожане попадают в храм раз в полгода. Разве этого достаточно для полноценного воцерковления?

Арест, тюрьма - крутая перемена в жизни человека. Колоссальный удар. Это заставляет многих пересмотреть свое мировоззрение. И здесь большое значение имеет наличие православной общины в камере.

Помню, когда служил в Краснопресненской тюрьме (раньше она была пересыльной, а потом приобрела статус обычного СИЗО), мне пожаловались, что заключенным запрещают хранить религиозную литературу. А, согласно распорядку, каждому из них разрешено иметь по десять книг. Оказалось, что в камере на двадцать человек было уже больше 200 разных изданий. И они хотели еще. Такая у людей была тягой к духовному просвещению.

Но может ли книга заменить священника?

Однажды в эту самую камеру подсадили мусульманина. Его звали Илиас. Через некоторое время я его крестил как Илью. Я его долго расспрашивал. Нужно ли тебе это? Как к твоему решению отнесутся родственники? Но он был уверен и действовал осознано.

Прозелитизм прямо какой-то…

Причина, как мне кажется, была в том, что он попал не в «хату» (камера на воровском жаргоне), а в общину людей, старающихся перестроить свои сломанные жизни по евангельским принципам. В меру сил, конечно.

А христиане в ислам переходят?

Бывает, что православный попадает в камеру к мусульманам. Ему там сложно. Однако случаев перехода в ислам на моем веку еще не было.

Что читают православные в тюрьме?

Люди тут, конечно, разного интеллектуального уровня, но порой они читают такие серьезные духовные книги, до которых даже у нас, священников, руки не доходят. Читаем в основном современных авторов, чтобы подготовится к проповеди и так далее. А в тюрьме в ходу аскетические труды древних отцов Церкви, пустынников. Книги берут при посещении храма. Там стоит книжный шкаф, который мы постоянно пополняем.

Фото: Храм Покрова Пресвятой Богородицы в Бутырской тюрьме

Отправляясь в колонии, они забирают литературу с собой?

Да. Получается, что Москва снабжает духовной литературой весь наш российский, так сказать, «архипелаг Гулаг». В своих проповедях к заключенным я частенько говорю, что мы вас посылаем, как апостолов. Если в той колонии, куда вас отправят, нет храма - стройте его. Есть переоборудованная камера - добивайтесь строительства отдельного здания. Создавайте полноценные общины.

Поддерживаете ли вы связь с теми, кто ушел по этапу?

Сложилась хорошая традиция переписки между прихожанами столичных храмов и заключенными в колониях. Этим занимаются многие. Есть и специальные центры переписки.

Вначале просто отвечают на какие-то вопросы осужденных, а потом уже предлагают дистанционное обучение: присылают задания и так далее… Из некоторых заключенных в будущем выходят насельники монастырей.

С осужденными пожизненно переписываетесь?

В храме святителя Николая в Бирюлеве служит диакон Кирилл Марковский. Он переписывается с пожизненно осужденными, выезжает к ним в особые колонии, где те содержатся.

Многие из отбывающих пожизненный срок обретают смысл жизни в вере. И эта вера приносит плоды - когда в своих письмах заключенные заговаривают о нуждах других людей, даже находящихся на свободе.

Из регионов часто приходят сообщения о побоях и жестоком обращении с заключенными в колониях. А как обстоят дела в московских СИЗО?

Еще десять лет назад приходилось слышать от сотрудников ФСИН: «О ком вы просите, батюшка, кому вы помогаете?» Царило мнение, что если человек сидит, даже под следствием, то он виноват. Сейчас ситуация изменилась. Уже лет пять назад сами надзиратели стали мне рассказывать о случаях, когда невиновные люди попадали за решетку.

Видите в этом заслугу церкви?

Думаю, что позитивные изменения происходят в том числе и под влиянием богослужений. Ведь сотрудники присутствуют на каждой литургии и волей-неволей приобщаются к этому соборному делу. Хотя, конечно, стену между надзирателем и заключенным, выстроенную под влиянием старых воровских законов, разрушить не просто.

Фото: Храм Покрова Пресвятой Богородицы в Бутырской тюрьме

Молятся ли ваши прихожане за своих жертв?

Мы проводили экспериментальные недели молитв и молились о жертвах преступлений. Это очень важно. Есть преступник, и есть потерпевший. Первый в тюрьме попал в храм, покаялся, и у него в душе воцарился мир. А его жертва в плену собственных переживаний, одержима жаждой мести, сжигающей изнутри. Человек находится в настоящем аду. Еще неизвестно, кто из них в тюрьме, а кто на свободе.

Стремятся ли преступники к примирению с потерпевшими?

На Западе практикуют такие вещи, когда преступник и его жертва связываются друг с другом, примиряются. У нас это пока практически невозможно. Мы пытались провести аккуратно такие эксперименты. Не получалось. Уровень взаимной ненависти слишком высок.

Надо возлюбить врагов, конечно, но к этому следует идти поэтапно. Нельзя от ненависти сразу перейти к любви. Первым делом человек должен ощутить безразличие. Миновать эту нулевую точку.

Жертве тяжело примириться из-за пережитых страданий. А что мешает преступникам?

Многие заключенные осознают свою виновность в содеянном, но ненавидят тех, кто их отправил за решетку. Человек чувствуют себя оскорбленным, мучается. Приходит в храм, хочет причаститься, но видно, что объят злобой. Что здесь можно сказать? «Отдай своих обидчиков в руки Божьи, пускай Он их накажет».

Требовать любви мы не можем, но отречься от обидчика и самой обиды - вполне. С такой установкой люди меняются, чувствуют облегчение, освобождение. Если у человека рана, она должна зажить, а ковыряясь в больном месте, можно до гангрены дело довести. Забыть надо с двух сторон: и потерпевшему, и осужденному.

Каково отношение к преступникам у тех прихожан, которые собирают для них деньги, пишут им?

Обывательская ненависть к преступникам зачастую связана со страхом стать одним из них. Христианское же отношение к криминалу давно известно. Мы должны ненавидеть грех, не оправдывать его, бороться, но бессмысленно обращать весь свой гнев на самого человека. Нужно помнить, что все мы грешные. При этом, конечно, есть отъявленные злодеи, для которых тюрьма - дом родной.

Фото: Храм Покрова Пресвятой Богородицы в Бутырской тюрьме

С такими тоже общаетесь?

Совсем опасных преступников в храм не выводят. Но мы все равно идем к ним во время обходов. Среди них есть те, кто принципиально не принимает помощи от прихожан: «Это что старушки ваши? Я их ненавижу!» Недавно встретился такой, но это какой-то серийный маньяк.

Может, и не ходить к таким? Больше времени уделять тем, кто не безнадежен.

Существует порочный круг «око за око». Злоба одного рождает злобу другого. Изменить это можно только любовью. Если взять общество в целом, то отъявленных бандитов в нем не так много. И тюрьма - это место их средоточия, некая обитель зла. Я убежден, что именно в местах лишения свободы требуется проводить мощную миссионерскую деятельность. Здесь происходит наиболее эффективное, целевое приложение добра.

Как относятся к священникам хранители блатных традиций?

Воровские законы во многом сформировались во времена массовых репрессий 30-х. Тогда среди заключенных было много священников и верующих. Так называемые «понятия» впитали в себя некоторые евангельские принципы, правда, в причудливой форме. Существует конкретный запрет на матерную ругань, а человека, нецензурно поминающего чью-то маму, могут даже зарезать после нескольких предупреждений.

Но в общении со священниками представители этой субкультуры не используют блатного жаргона. Разговаривают скромно, не демонстрируя своего авторитета, пренебрежения к закону: «Да, вот я, батюшка уже третий раз согрешил…»

Где три, там и четыре. Может, ваша работа - попытка вычерпать море ложкой?

Реабилитация осужденных - большая проблема. От качества этой работы зависит и количество рецидивов. До сих пор многие люди, после больших тюремных сроков, буквально стремятся обратно за решетку.

Почему?

Человек привыкает к жизни в отряде, в общине. А на воле он остается один. Поэтому следует развивать появившиеся сейчас небольшие реабилитационные центры, в которых освободившиеся заключенные могут жить и трудится вместе. Легче исправляется человек, у которого есть семья. Труднее тому, кто на свободе находится среди «дружков» - тех, кому преступная жизнь все еще по душе.

Кто решил устроить столь необычный праздник?

Еще год назад эта идея возникла у епископа Иринарха, возглавляющего нашу тюремную миссию. Мы заручились поддержкой патриарха Кирилла, а средства, миллион рублей, собрали прихожане московских храмов в день милосердия к заключенным. Еще благотворители некоторые подключились.

Какова была атмосфера? Не возникало какой-то неловкости или напряжения?

Ребят, конечно, старались как-то занять, чтобы они преодолели стеснение. Но так ведь происходит на любых торжествах, где собираются незнакомые люди. Никаких барьеров между детьми на празднике не ощущалось. Одни со смехом гонялись друг за дружкой возле большой елки, где для них устроили разные конкурсы. Другие занимались на мастер-классах по рукоделию.

Никто не акцентировал внимание детей заключенных на том, что в зале сидят и те, кто сторожит их родителей. Хотя те, кто постарше, прекрасно это понимали, как и то, что не тюремщики виновны в их бедах».

Статья и сопроводительные фотографии взяты с сайта «Лента.ру» .

Вконтакте